Вот ЗДЕСЬ
А я нашла стихи, которые молодой танкист писал о войне.
И среди них, которые меня ужаснули! А ведь были вознесены как правдивые о войне.
Вот они:
Иона Деген
“Мой товарищ”.
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки.
Нам ещё наступать предстоит.
В одной аналитической статье я прочитала об этом вот что:
Сам факт раздевания живого, страдающего от раны, человека нормальных людей просто шокирует. Многие фронтовики прямо называли автора мародёром. Собственно, раздевание мёртвого или раненого во время военных действий в юридическом смысле слова и есть мародёрство. Мародёров во время войны расстреливали без суда, на месте, об этом был приказ Верховного Главнокомандующего. Оговоримся: вполне вероятно, что допустимо или даже необходимо было снимать одежду с погибших в условиях её нехватки. С этим трудно спорить. Но раздевать живого, глядящего на тебя человека? Защитники Дегена пытались найти неуклюжее оправдание этому поступку в том, что боец уже, наверное, умер и ему факт раздевания безразличен. Упускается из рассмотрения тот факт, что умершие, если они не привидения, не имеют обыкновения ни стонать, ни звать, ни даже плакать. Анатолий Берлин в своей апологии Дегена зашёл так далеко, что сравнил стаскивание с раненого валенок с ... подхватыванием боевого знамени из рук погибшего знаменосца. Другой неловкий апологет - Ян Торчинский - почему-то написал, что автору “предстоит воевать ещё долгие-долгие годы, как же, если без валенок...”. Действительно, декабрь 44-го на дворе, война ещё только начинается, в логике Торчинскому не откажешь.
Текст стихотворения совершенно недвусмыслен: валенки снимаются с живого ещё, страдающего от ран человека. Таких раненых худосочные санитарки под пулями доставляли на себе в медсанбат. Не приходилось что-то читать или слышать, чтобы эти хрупкие, героические девушки притаскивали к своим не раненых бойцов, а их одежду “на память”.
Можно ли найти подобному поступку рациональное истолкование?
Одно из таких банальных и логичных объяснений заключается в том, что молодому танкисту (и будущему врачу!) было хорошо известно, что снять валенки с живого товарища гораздо проще, чем с его же трупа. На умершем обувь приходится разрезать, отчего она приходит в негодность. Поэтому прагматичная торопливость боевого соратника вполне объяснима. Так же тривиально объясняется и призыв “не звать друзей”. В самом деле, зачем ещё какие-то друзья, если лучший друг уже подоспел, а валенки всего одни?
Защитники Дегена поясняют (и вполне резонно, соглашусь), что такая ценная вещь, как валенки, действительно нужнее живому, тем более - в декабре, когда написано стихотворение, и умирающий должен с этим смириться. Возможно, такое поведение и было продиктовано жестокой правдой войны, но ведь и на войне люди вели себя по-разному. Были, были там люди, не снимавшие одежду с убитого и заслонявшие друга от огня своим телом. Были люди, отдававшие последнее товарищу. Может быть, нам удастся найти разгадку этого двусмысленного поступка в других стихах молодого лейтенанта?
Итак, в декабре поэту понадобились валенки. А что могло понадобиться ему в августе? Уж не глоток ли воды? И, действительно, в стихотворении “Жажда” того же Иона Дегена читаем:
“Воды последний глоток
Я отдал сегодня другу.
А друг всё равно…
И сейчас
Меня сожаленье мучит:
Глотком тем его не спас.
Себе бы оставить лучше”.
Прям захотелось найти Дегена и спросить его прямо, неужели так мог написать фронтовик?
