Библейский зоосад в Иерусалиме

Библейский зоосад в Иерусалиме

Сообщение Сан Саныч 10 фев 2010, 20:10

Дан Цалка: БИБЛЕЙСКИЙ ЗООСАД В ИЕРУСАЛИМЕ
Калман Орен (тот самый Коля Шишков, мальчик с белыми мышками с «Руслана») поглядел в зеркало. После развода лицо его сильно изменилось, стало мягким, млечным, слегка расплывчатым. Цветочная лавка была освещена красноватым, выигрышным для цветов, но отнюдь не для его наружности, светом. Он выбрал цветы и велел продавцу поместить в центр букета крупную красивую стрелицию, известную также как райская птица. Потом сам обернул цветы. Цветочник злоупотреблял серебряной фольгой и цветными лентами. Римона Коэн... две ее дочурки... при одной мысли о домике в Ромеме на его лице вспыхнул румянец. Это был его последний шанс. Если Римона пожелает, он, быть может, еще вернется в страну живых, в край поцелуев и объятий; если же нет – все пропало навеки.

После развода Калман Орен вышел из доли в клинике для домашних животных, что в Немецкой колонии. Его компаньор, Нахум Лейзерович – вот кто женился на его бывшей жене. Если бы тогда Бруннер не позвал его работать в Библейский зоосад, кто знает, как сложилась бы судьба. Оба его сына жили в Эйлате – новая порода.

Калман был глубоко благодарен доктору Бруннеру и, само собой разумеется, очень высоко его ставил. Доктор Бруннер был автором одной из самых восхитительных книг в мире: «Животные в Библии». Каждая глава, каждый абзац в ней были исполнены знаний, почерпнутых из тысяч разноязыких источников; с точки зрения зоологической науки это была блестящая книга, кладезь открытий. А царящий в ней дух идеализма! А эта возвышенная вера! Доктор Бруннер намеревался собрать в своем зоосаде всех животных, упомянутых в Библии. Сколько в нем решительности, сколько огня! А как он умеет отмести любые сомнения относительно определения тех или иных видов!
В дискуссиях по поводу библейских наименований животных, иногда касавшихся только уточнения видов, а иногда вызывавших даже необходимость внести исправления в переводы Библии на европейские языки, доктор Бруннер стяжал славу бесстрашного бойца. Его имя было на устах не только в академической среде и меж натуралистов-любителей и участников викторин, но и в широких массах, в связи с его письмами в редакции газет и едкими заметками. Для доктора (его устремление было противоположно адамову, ибо он наделял имена животными) эти стычки были неизменным источником наслаждения. Сказать, что он играл со своими оппонентами, как кошка с мышкой, было бы явно недостаточно: доктор Бруннер, хоть и оставлял оппоненту пространство для маневра и лишь потом, постепенно с превеликим коварством загонял его в угол, навстречу неизбежному концу, его боевая тактика строилась на поэтапном истощении противника. Более всего стиль этих его заметок напоминал приемы корриды, в которой доктор Бруннер исполнял множество ролей. Он одновременно и гонял быка по арене, и вонзал в его тело острые бандерильи, и скакал на коне пикадором, колющим быка длинным копьем, и, в конце концов, представал перед публикой матадором, блистательно добивающим быка в миг, когда несчастное животное, израненное, измученное и одуревшее от всего, что с ним происходило с той минуты, как его выпустили на проклятую арену, падало перед ним на колени.

По правде сказать, Калман тоже побаивался доктора Бруннера. Разве не принимал сей муж в своем зоосаде и Бен-Гуриона, и мэров, и славных наших генералов? Светозарные пути, которыми он ходил, ослепляли взор Калмана Орена, скромного ветеринара, который даже операции предпочитал оставлять своему компаньону Лейзеровичу и лишь поневоле брал в руки скальпель, когда напарник отправлялся с приятельницами на летний отпуск в Швейцарию, прежде, чем украл у него жену. Иногда Калман Орен призывался в кабинет доктора Бруннера, заставленный фигурками работы Помпона и Руди Лемана и бесчисленными экземплярами прославленной книги, переведенной на 37 языков. В этих случаях Калман сидел на краешке стула, и если доводилось ему выпить кофе, то он тут же вставал и под пристальным взглядом доктора Бруннера мыл чашку в раковине.

И вот сегодня, как раз когда он собирался объясниться Римоне Коэн, пылавшей в его воображении аленьким цветочком, ему следовало безотлагательно явиться к директору зоосада! Именно в тот день, когда он так нуждался в ощущении собственной силы, энергии, властности, быть может, даже некоторой разнузданности.
А что ему делать с цветами? Доктор Бруннер, само собой разумеется, может решить, что они предназначены ему. Лучше оставить их в шкафчике для электросчетчика возле докторской квартиры, там, где он неоднократно оставлял для него конверты, не помещавшиеся в почтовый ящик.

Дома доктор излучал еще большее величие, чем в рабочем кабинете.
– Садитесь, Орен, – сказал он. – Присядьте и передохните. Выпьете со мной рюмочку коньяку? Сегодня у нас праздник!
– У нас праздник? – слабеющим голосом переспросил Орен.
– Праздник, праздник у нас, друг мой! Великий план обретает плоть и кровь. Еще неделю-две – и мы сможем собрать персонал зоосада и объявить об этом во всеуслышание.
И, видя изумленное лицо Орена, доктор повторил: «Великий план!» – с тем нетерпением, которое свойственно сильным людям при столкновении с теми, кто слаб памятью и характером, сунул ему в руки нечто, обернутое в бумагу, и велел развернуть.
Орен начал с величайшей деликатностью развязывать узелки на бечевке.
– Открывайте! Открывайте! – торопил его доктор.
Наконец, под насмешливым и даже слегка сердитым взглядом директора Калману удалось вскрыть пакет и извлечь из него латунную табличку, вспыхнувшую при свете многочисленных лампочек докторской квартиры.
«И волк будет жить вместе с ягненком. Исайя, 12:6», – было выгравировано на табличке, а снизу, буквами помельче – слова пророка по-английски.
– План! – пробормотал Калман Орен.
– Настал великий день! – сказал доктор Бруннер. – Долгожданный день пришел! Я получил из Румынии волка. Что за волк – заглядение! Здоровый, сильный, молодой. Позади слоновника – вот где идеальное место для него. Ягненка нет, но ягненок – не проблема. Киббуц моей дочери, возможно, пожертвует его.
Он продемонстрировал Калману Орену снимок волка и продолжал:
– Великолепен, не правда ли?
Калману понравились глаза этого волка.
– А как его зовут? – спросил он.
– А с чего вы взяли, что у него есть имя? Впрочем, у него и впрямь есть имя. Его зовут Латро.
– Это румынское имя?
– Нет, латинское: разбойник. Скажите-ка, Орен, вы ведь работали с овцами до приезда в Иерусалим, не так ли? Не лучше ли начать с барашка, а не с козлика? Ведь овцы гораздо сильнее коз, верно?
– Безусловно, – ответил Калман Орен. – Однажды я видел барана, у которого отняли две ноги, а он еще вполголоса просил пищу. Раненая коза вопила бы на весь свет. Хотя, конечно, бывают и сильные козы – мало молока, зато много мускулов. Нет сомнения, что барашек не в пример крепче.
– Чудно, – сказал доктор Бруннер. – Пейте коньяк. Справедливо ли мое предположение, что ежели волк будет получать пищи в достатке, у него не возникнет намерения задрать барашка?
– Я тоже так полагаю, доктор Бруннер.
– Полагаете?
– Я в этом уверен. Отчего бы такому счастливчику захотелось жрать барашка на сытый желудок?
– Именно так я и думал. Однако рассмотрим-ка все варианты. Вы сосредоточены?
– Безусловно, – сказал Калман Орен.
– В таком случае давайте-ка обсудим одну за другой все детали. Если однажды волку не будет по ошибке или по забывчивости выдан корм, вызовет ли это изменения в его поведении?
– Я не много знаю о волках... только то, что когда-то читал. Но я не предвижу такой агрессивности в столь короткий срок.
– А если барашек будет ранен?
– Но как он может быть ранен? Нет, я не вижу никакой возможности.
– Однако предположим, предположим. Предположим, что барашек каким-то образом поранился. Нам следует быть готовым ко всему.
– И в этом случае я не думаю, что волк на него нападет. Я это выясню, конечно. Почитаю в разных местах. Но я не думаю, что несколько капель крови изменят поведение волка.
– Есть ли у нас какой-нибудь способ создать впечатление, что между ними не только царит мир, но и существует какая-либо близость? Определенная симпатия? Это бы производило хорошее впечатление.
– Вот если бы мы доставили ягненка сразу после рождения, он, может быть, принял бы волка за свою маму. Согласно Конраду Лоренцу. Но мне кажется, что слегка опасно помещать в клетку новорожденного ягненка – волк может ненароком задавить его.
– Или решить, что мы принесли ему рагу на день рожденья. Маленькая овечка вызывает аппетит, не так ли?
– Ха-ха, – посмеялся Калман Орен.
– Итак, особых трудностей вы не предвидите?
– Нет, господин доктор.
– Место позади слоновника вам кажется подходящим?
– Да, это хороший участок. Но там установлен маленький жертвенник с желобом для стока крови. Это не помешает?
– Наоборот, это придаст нашему пророческому видению оттенок древности.
– Доктор Бруннер, я хотел бы узнать... если мы уже начали эти проекты... вы не забыли о моем предложении?
– Ну-ка, напомните мне...
– Построить голубятню, как та, что была в библейские времена у Бейт-Говрин. Голубятню, высеченную в скале, с тысячей...
– Это не горит. Видите ли, волк с ягненком – это журналисты со всего мира. Голубятня – это сентиментально... а вот волк с ягненком, барс с козленком – об этом будут говорить повсюду!
– Но голуби – это такое библейское... тот, у кого не было козленка или ягненка, приносил в жертву голубка.
– Сперва – волк с ягненком, потом – барс с козленком. А там посмотрим. Хотя я должен вам сказать, Орен, что все, касающееся голубей, не вполне ясно. Голуби не слишком выделяются в Библии, другие народы их не знают, если не считать этих коммунистов с голубкой Пикассо.
– Кварталы торговцев голубями... так написано у христиан. Мы могли бы построить голубятню с тысячами гнезд. Это было бы впечатляюще...
– Всему свое время, – сказал доктор Бруннер, бросая на Орена уже ледяной взгляд.
Калман Орен потупился.
– Всему свое время. Сначало Латро и ягненок. Потом барс с козленком. Я хотел спросить вас, возьмете ли вы на себя экспонат «Видение пророка»? Нравятся ли вам эти животные?
– Мне всегда нравились волки – их острый взгляд, их ушки.
– Без лирики, Орен. Подучите немного материал о волках, об их заболеваниях, о системе знаков. Я хочу, чтобы вы знали, не собирается ли он перегрызть барашку горло, какие признаки указывают на это – скалит ли он зубы, что он выделывает в этот момент хвостом, какие звуки издает.
– Никакого убийства не будет, доктор Бруннер. Волк – умное животное.
– Этому волку 4 года, вес – 40 килограммов. Я не допущу, чтобы он растолстел и выглядел апатичным и скучающим. Найдите способ поддерживать его в форме, а что касается барана, может быть, лучше нам взять его не в киббуце, а у Абу... как зовут этого араба, который приводил нам верблюдов на праздники?
– Абу Сахал?
– Абу Сахал. У него красивые овечки, белоснежные, как в сказке.
– Все-таки лучше взять барашка в киббуце. Возможно, у них меньше заболеваний...
– Я помню овец Абу Сахала. Это самые красивые овцы, которых я когда-либо видел. Так же, как и верблюды. Он умеет ухаживать за животными.
– И все-таки...
– Сегодня вы меня раздражаете... его овцы несколько низкорослы, жирноваты, но великолепной породы.
Трудно было прекословить директору. Калман Орен покорно кивнул.
– Проведите все необходимые проверки. Я на этом не буду экономить. Вы долгое время работали с овцами, и я доверяю вашим выводам. Итак?
Калман Орен снова кивнул.
– Я берусь за экспонат «Видение пророка». Благодарю вас за оказанное мне доверие, доктор Бруннер.

Калман Орен сожалел, что доктор Бруннер больше ему не симпатизирует. Вероятно, что-то в нем отталкивало великого человека, а может быть, Калман ему просто не приглянулся. Он забрал свой букет из шкафчика.

Дочки Римоны всегда тянулись к нему. Младшей было одиннадцать лет, а старшей – тринадцать. Что за волосы у младшенькой! Длинные, густые, пышные! А губки старшей, милые зубки... только сын был против него, смотрел на него волком и однажды, когда никто не видел, плюнул в него! Ему не забыть этого плевка. После него стало ясно, что ради получения Римоны придется трудиться в поте лица. И вот теперь он возвращается от Бруннера униженный и подавленный. Его настроение зависит от этого великого человека.

Орен отправился на пикапе привезти Латро из аэропорта. Они выехали с Барухом Муаджаром, прихватив с собой пищу для волка.
– Ну так что? Доктор Бруннер выходит на войну?
– Доктор Бруннер, владыка Багдада и Хорасана, – с улыбкой ответил ему Калман Орен.
– Богатырей великих укрощает и воителей устрашает, – сказал Барух и поклонился войлочному льву, висевшему на правой дверце. – Гинд и Синд, Китай и Хаджаз, Йемен и Судан пред тобою преклонят колена. Всё, о чем повелеть соизволишь, я смиренно исполню, владыка!

Работники аэропорта смотрели на них с любопытством. Волк уже полинял после зимы. Он выглядел напуганным. Это был серовато-бурый степной волк, издали напоминавший собаку, шерсть его местами отливала рыжиной. Однако вблизи никто бы не усомнился в его волчьей сущности. Мощная шея и на редкость широкая пасть свидетельствовали о том, что любому барану вовсе некстати встречаться с ним темной ночью.
Пока они стояли у клетки, в воздухе пронесся какой-то пронзительный свист. Латро задрал свою крупную голову и разинул пасть – внезапно раздался волчий вой, загадочный и таинственный. Он проникал сквозь тонкие перегородки, кружил между табло, громкоговорителями, весами, эскалаторами, спешащими людьми, окрашивал в желтый и красный цвет обыденный скучный воздух, принося с собой шелест листвы, запах крови, одиночество степей, дым костров. Люди замерли на ходу и повернули головы на этот вой. Орен внезапно задохнулся, сердце его екнуло. Как странен был этот первобытный вой в аэропорту!
Поев и попив, волк посмотрел на него умными глазами. Орен просунул руку сквозь прутья решетки, и волк отступил, но продолжал смотреть ему в лицо.
– Готов весь аэропорт загрызть, – сказал Барух. – Глянь на его холку! На хвост! Он убийца, убийца и властелин, так я тебе скажу.
– Симпатичный волчок, – сказал Калман Орен.
– То, что написано – это о временах Спасителя, а не о временах Бруннера, – сказал Барух Муаджар.

Уже долгие годы Калман Орен не ощущал подъема, похожего на ту бурю, которая клокотала у него в жилах, пока он вел машину в Иерусалим. Тайная радость пускалась в его сердце в пляс всякий раз, как он вспоминал этот вой. Он был доволен, что доктор Бруннер перестал пытать его по поводу овец. Хотя Орен и работал с овцами долгие годы, пастухом, а потом ветеринаром в Галилее, он не любил этих тварей. Он старался мысленно представить себе их обильное и отборное руно, которое они отдают человеку вместо того, чтобы пожертвовать жизнью, но не лежала у него душа к мелкому скоту. Быть может, в один прекрасный день доктор Бруннер еще услышит волчий вой, пронеслась в его голове стремительная и приятная мысль. И он обернулся, чтобы взглянуть на великолепного зверя. Волк выглядел настороженным, наверняка пытался понять, куда его везут, что его ждет.
В один прекрасный день, в одну прекрасную ночь доктор Бруннер услышит твой вой! Поднимайся к Иерусалиму, о пикап Библейского зоосада, да шуршат колеса твои по дороге, петляющей среди высокоствольных лесов, среди голых скал, а ты, Латро, румынский разбойник, ощетинься, рычи! Быстрее, о пикап зоосада, лети к Римоне, к «Видению пророка», ускорь свой бег, напряги свои механические легкие и доставь Латро к сладостной белоснежной шкурке ягненка! Флаги взовьются над зоосадом, а на этих флагах – ты, Латро, превратившийся в знамение и чудо, принесший косматый образ свой в дар пророчеству Исайи. Ты, о безвестный герой готовящегося чуда, смейся, смейся во всю пасть, скалься волчьим своим оскалом!

Настал великий день. Доктор Бруннер находился под столь сильным впечатлением величия своего свершения, что на список приглашенных легла тень неслыханной скромности. На открытие нового экспоната он пригласил немногих, не более двухсот человек: главу правительства, мэра Иерусалима, нескольких раввинов, одного епископа – отца Ясны, консультировавшего его по части латыни, одного кади, высших чинов полиции, бывшего начальника генштаба (разбойничья повязка на его левом глазу соответствовала, по мнению доктора, духу момента), нескольких общественных деятельниц, послов США, Великобритании и Франции. Речи, крики «ура», бутылки шампанского «Президент».

Барашек Абу Сахала был на диво красив, шерсть его сияла белизной, морда излучала смирение и невинность. Это была идеальная, восхитительная и сладостная жертва. Ягненок стоял, повернувшись пухленьким задом к Латро, взиравшему на все происходящее пронзительными глазами. Доктор Бруннер не позволил дать Латро успокоительное, опасаясь, как бы кто-нибудь не сообщил о столь позорном факте газетчикам, но распорядился накормить волка поплотнее его любимой едой. Он решил рискнуть. И все действительно прошло спокойно. Удовлетворенные и полные изумления гости ушли от загона, в котором волк и ягненок жили-поживали в несколько равнодушной дружбе, ничуть не худшей, чем многие другие.

Доктор Бруннер проводил Моше Даяна к выходу. Он восхищался этим человеком, ему нравилось это красивое лицо, странный его пафос, его частичная слепота, стиль его речей – Даян разговаривал, как великие люди из прежних книг. Доктор Бруннер был трусоват, и чем старее становился, тем делался боязливее, а рядом с такими бесстрашными людьми, как Даян или Игаль Ядин, он успокаивался, и бодрость возвращалась к нему. Он любил находиться рядом с Даяном, в котором отсутствие страха было каким-то особенным, драматичным, вызывающим симпатию и захватывающим дух, в то время как бесстрашие Ядина казалось врожденным, само собой разумеющимся. В присутствии Даяна было что-то магическое. Он ждал слова из его уст, ждал, что обожаемый герой скажет что-нибудь, способное запечатлеться в памяти. И вот Даян внезапно остановился и посмотрел на голый холм, на котором не было ничего, кроме редко растущих кустиков, на холм, обожженный солнцем, как гигантский керамический горшок. Над ними проплыло облако, и его тень пересекла холм, словно на солнечных часах. Группа приглашенных осталась далеко позади, и полуденная тишина делалась только отчетливее благодаря гулу их голосов.
– Ништо не движется там, кроме облаков, – сказал Даян.
Его «ш» и «р» звучали с особым великолепием.

Ночью доктор Бруннер пытался понять, подразумевал ли Даян видение пророка, намеревался ли он своим замечанием выразить мнение об экспонате. Ничто не движется там, кроме облаков? Ничто не движется, кроме облаков?

Как только по Иерусалиму и по всей стране разнесся слух о редком библейском видении, в зоосад стали прибывать школьники с учителями и родителями, дабы взглянуть на чудо. Долго простаивали они перед загоном, дольше даже, чем перед слоновником (а у слонов в то время родился слоненок!), кидая в волка арахисом и кусочками питы. Цветная открытка с изображением Латро и барашка Абу Сахала разлетелась по всему свету, в киножурналах и теленовостях постоянно мелькали кадры с волком и ягненком.

Пришла весна, а с нею и пустынный суховей. Калман Орен не любил такую погоду. Он горевал о том, что и сам зоосад, и дорога, ведущая к нему, и вид, открывавшийся из него, лишились прелести. Иерусалим был неприветлив к своему Зоологическому саду, к своим библейским животным, а ведь в Библии не было ни одного зверя с собственным именем, как у их волка.
Волк постепенно растолстел и, хотя и был по-прежнему сообразительным, слегка обленился, взгляд его слегка утратил блеск. Сердце Калмана Орена сжималось при виде чудесного зверя, теряющего живость. Латро больше не издавал своего воя. Может быть, он выл по ночам, когда некоторые животные делались беспокойными, рычали, возмущались в своих клетках. Однако того страстно желанного Калманом воя, разрывающего уши доктора Бруннера, не было.
Окончание следует.
Аватара пользователя
Сан Саныч
Собеседник
 
Сообщений: 21722
Зарегистрирован: 12 дек 2009, 14:29
Откуда: Хайфа, Израиль
Пол: Мужской

Re: Книжная полка

Сообщение Сан Саныч 10 фев 2010, 20:15

Дан Цалка: БИБЛЕЙСКИЙ ЗООСАД. Глава из книги «Тысяча сердец»
Орен так и не собрался с духом попросить руки Римоны Коэн. Он презирал себя, и как-то ночью даже разрыдался во сне во весь голос, так, что сам себя разбудил. Однажды он взял сына Римоны с собой в зоосад, и на глазах детворы вошел с ним в слоновник. Это стоило ему сердитого выговора от доктора Бруннера. Губы мальчонки походили на малиновые губки Римоны, только ее манящая улыбка на лице сына превращалась в нахальный вызов. Орен даже мучился мыслью о том, что в его возрасте (да и Римоне уже шел сорок второй год) чувство может ослабеть, заглохнуть и незаметно пропасть. Он опасался, что из-за колебаний и сомнений в какой-то момент он посмотрит на Римону, как на чужую женщину, боялся, что вдруг начнет чураться ее речей, какого-нибудь ее движения, вида ее дома. Он уже три месяца самоотверженно занимался экспонатом «Видение пророка», ежедневно кладя на стол доктора Бруннера письменный отчет, а тот тщательно просматривал его поутру. По прошествии трех месяцев ничто не изменилось в отношениях животных, не возникло ни вражды, ни близости.

Наступил сентябрь. Доктор Бруннер вызвал Орена и велел ему передать заботы об экспонате Баруху Муаджару. Сам Орен по просьбе доктора должен будет отныне заняться подысканием подходящего барса. Козий вопрос затруднений не вызовет.
– А что же с голубятней? – словно бы между прочим спросил Орен, будто случайно вспомнив о ней.
– Придет время и для голубятни, – ответил ему доктор Бруннер. – Я ничего не забываю.
(То есть, подумал Орен, я никогда не забываю своих верных холопов, и если со временем у меня не будет более важных дел и это мне не помешает, а быть может, даже добавит мне славы, я совершу сей жест доброй воли по отношению к униженному и оскорбленному.)

Дней через десять после того, как он перестал заниматься «Видением пророка», Барух Муаджар разбудил его на заре. Воздух полнился неверными порывами ветра, возникавшими внезапно, исподволь, завывавшими во всю мочь, пробуждавшими неясную жажду, чувство одиночества и непонятные позывы.
Барух был напуган, бледен, все время протирал свои очки. И вместе с тем Орену показалось, что он различает тень улыбки на его измученном лице.
– Латро напал?
– Волк-то? Нет, нет! – ответил Барух, не любивший называть волка его странным именем. – Но баран плохо себя чувствует. Ты должен на него взглянуть. Он очень часто дышит – ху-ху, ху-ху, ху-ху! Едва встает. Я его тяну, а он – как парализованный.
– А что с Латро?
– Волк-то спит.

По дороге они прошли мимо клиники, теперь принадлежавшей всецело его компаньону, укравшему у Калмана и ее, и жену. А почему, собственно, говорится «украл»? Разве жена – это крупная жемчужина, ценная бумага, кошелек с деньгами? Что ты думаешь, Латро, о человеке, говорящем, что у него украли жену? Она наверняка очень хотела быть украденной! Он уже не в первый раз мысленно беседовал с волком. Он пытался вспомнить что-нибудь исключительное в поведении животных. В сущности, можно было почувствовать, что барашек боится волка. Несмотря на то, что прошли уже недели и месяцы, страх этот не пропал. Поведение Латро было обычным, но всякий раз, когда он приближался к барашку своей косой походкой, тот застывал на долю секунды, и челюсть его отвисала от ужаса. Быть может, барашек все это время жил в постоянном страхе, а они об этом и не подумали. Были дни, обмирая, вспоминал теперь Орен, когда барашек ел очень мало и очень, очень медленно.
– Как же ты не заметил его болезни раньше?
Барух вздохнул.
– Директор уезжал на Кинерет, и я не выходил на работу ни вчера, ни позавчера.
– Ты ему звонил?
– Я боюсь ему звонить.
– Давай заедем за ним домой и вместе отправимся в зоосад.
– Я все-таки его боюсь, – сказал Барух.

В девять утра они стояли перед загоном. Барашек был мертв. Его белоснежная шерсть была всклокочена, ножка вытянута, а на мордочке застыло странное выражение. Волк подошел к нему, потом удалился, снова приблизился, слегка принюхался и медленно ушел в противоположный угол.
Оба они ждали от доктора Бруннера взрыва, криков, угроз, даже побоев. Но удар был слишком сильным и парализовал его. Как всегда, стоя у загона, доктор Бруннер извлек платочек и тщательно протер латунную табличку со словами пророка. После чего он скрылся в кабинете и вызвал к себе Орена.
– Возможно, вы были правы, – сказал он. – Возможно, не стоило брать ягненка у Абу Сахала. Сибирская язва неоднократно поражала овец в этом регионе. Может быть, она и миновала Абу Сахала, а может быть, и нет. Доставьте ягненка из киббуца, и какого-нибудь похудее, позакаленнее, помускулистее.
– Доктор Бруннер, – сказал Орен. – Барашек боялся Латро. Может, лучше на некоторое время отказаться от идеи «Видения пророка»?
– Ни слова! Ни слова больше! – вскипел доктор Бруннер. – Отправляйтесь в киббуц и сегодня же возвращайтесь с крепким ягненком!

Следующий барашек был на самом деле овечкой, имевшей собственное имя Джильда. Она была не из стада, а из киббуцного живого уголка, и проверка показала, что она – воплощенное здоровье, поджарая, закаленная, с крупной головой, с сердцем и легкими, как у олимпийского стайера. Овечка была настолько энергична, что и Латро начал совершать пробежки по клетке. Между ними теперь царило вовсе не равнодушие: волк действительно жил с ягненком, то есть с овечкой Джильдой, которая, казалось, совсем не боялась и даже пыталась играть с ним и морочить ему голову блеянием. Только одно тревожило Орена: овечка теряла вес, хоть и медленно, по пять-десять граммов, но верно.
Потеря веса была странным явлением для овцы с таким веселым, солнечным, пасторальным характером. Быть может, и она не была счастлива в жизни рядом с Латро?

Как-то в октябре Орен надолго задержался ночью в конторе зоосада, чтобы позвонить в один из американских зоопарков по поводу барса. Около полуночи он вышел из административного здания и направился к своему объекту. Это был его второй за ночь обход клеток. Ночью зоосад живет таинственной жизнью. Он вспомнил свои детство и юность, когда он читал про джунгли и ухаживал за белыми мышками и черепахами, а еще у него были ящерица и две змейки. Он остановился у «Видения пророка». Овечка спала, Латро сразу узнал его и приблизился. В профиль волк показался ему в два раза толще, чем тогда в аэропорту, когда он увидел его впервые. Глаза его на миг сверкнули. Орен вытянул руку и погладил волчью голову. Латро разнежился, словно собачка. Потом вернулся в свой угол. Возможно, этот волк, подумал Орен, самое умное и печальное существо на свете. Ночное иерусалимское небо распростерлось над ним, накрыв зоосад, загон и его самого колпаком темного стекла. Запахи джунглей, голоса джунглей? Ты проиграл, Коля, сказал он себе, ты проиграл, а проигрывать неприятно.

Он оставался у клетки до тех пор, пока не пришли первые работники. Впервые за годы работы он обратил внимание на пробуждавшихся на деревьях сада или вылетавших из кустов птиц – крылатую вольницу среди заключенных. Стайка жаворонков порхала между клеток, щебеча свое «ви-ви-у» с разнообразными коленцами, словно подражая мелким африканским пташкам. Несколько жаворонков пролетели над ним – рыжеватые пятнышки на их грудках, будто конопушки на его руках. Славки подлетели к слоновнику и стали скакать около слоненка, а потом скрылись за брикетом сена. Множество разных птиц, на которых он никогда не обращал внимания, носилось над зоосадом, прохаживалось по его дорожкам и среди зверей.

Две недели спустя прибыла делегация голландских зоологических парков, и в ее составе зоологи из Амстердама. Доктор Бруннер самолично встретил делегацию и даже позаботился поселить коллег в гостинице «Царь Давид». Он распорядился вычистить «Видение пророка», и ночью двое служителей перевели Латро и овечку в разные места: Латро – в клетку, где до лета жил барханный кот, а Джильду – в небольшой сарайчик. В сарайчике по чистой случайности находились два мешка пшеницы, предназначенные для птиц, и на Джильду, мало евшую в обществе Латро, напал приступ голода. Она каким-то образом сумела разорвать мешковину и заглотила почти полмешка зерна. Напрасно были вызваны ветеринары из города и паренек, ухаживавший за нею в живом уголке. Джильда страшно вспотела, глаза ее остекленели, и она безропотно испустила дух.

На следующий день доктор Бруннер не явился на службу. Его домашние не отвечали на телефонные звонки. Поскольку голландцы должны были после обеда прийти в зоосад, Орен поехал в Абу Тор и привез оттуда барана весом килограммов под восемьдесят, великана, похожего на борца-профессионала. Баран этот был мрачным задирой. Орену почудилась во взгляде Латро какая-то усмешка. В зрелище волка и ягненка было нечто уморительное: два угрюмых зверя-переростка, бродящие взад-вперед по сверкающему чистотой загону. Голландцы, однако, не смеялись, они сдержанно дивились экспонату, подобно взрослым, получающим удовольствие от невинных детских забав. Их реакция понравилась бывалому Калману Орену, но несколько задела Колю Шишкова, мальчика с белыми мышками, прибывшего на пароходе «Руслан». Работники зоосада пригласили голландцев откушать в кабинете директора, по поводу болезни которого гости глубоко сожалели.

С этого момента в докторе Бруннере произошел переворот. Он стал молчалив, и его громкий голос почти не раздавался уже в конторе зоосада. Ряды почетных гостей, посещавших его, неуклонно редели. В сущности, Орена это должно было радовать: хотя он все еще вел переписку по поводу барса, однако было ясно, что доктор Бруннер не торопится создавать второй экспонат «Видения пророка» с барсом и козленком. Орен, безусловно, не пытался снова поднять вопрос о голубятне в скале с тысячей гнезд, зная, что это причинит директору боль. У него теперь стало много свободного времени. Он мог чаще бывать у Римоны и даже отправлялся с ней к морю, на ашкелонский пляж, где он играл с ее сыном и даже поразил девочек игрой в волейбол. Но то были последние солнечные и теплые деньки. Приближалась зима. Латро постепенно покрылся зимней длинней шерстью, и грива на холке, похожая на капюшон ведьмы, сильно отросла. Баран стал нервным и беспокойным. В зоосаде начали случаться разные мелкие происшествия. Сначала барханный кот укусил Баруха за руку, когда тот просовывал ему еду. Кот бросился и вонзил зубы в мякоть предплечья. Барух расхаживал с перевязанной рукой, приковывавшей внимание посетителей, поскольку об этом происшествии, естественно, писали в газете – слава «Видения пророка» превратила зоосад в «источник новостей». Потом произошло еще событие: один из новых работников, ухаживавший за львами и немного побаивавшийся их после ранения Баруха, испугался какого-то обыденного движения львицы и ударил ее деревянной ручкой вил. Удар был несильный, и львица отскочила с коротким возмущенным рыком. Однако сам служитель при этом ушибся. Сперва он ничего не почувствовал, но через несколько минут начал корчиться от боли. Он еще не развил в себе того уровня самоконтроля, которого доктор Бруннер требовал от своих работников. Его вопли разносились по всему зоосаду, сея панику среди посетителей и тревогу среди зверей.

В феврале Орену предстояло получить прибавку к жалованью, но доктор Бруннер не утвердил никаких прибавок. Теперь он являлся в зоосад угрюмый и искал поводов к чему-нибудь придраться. Он напрочь перестал встречаться с почетными гостями и благотворителями, не рассуждал больше о новых переводах своего шедевра «Животные в Библии», не советовался с сотрудниками, получая письма из библейских обществ, и даже отказался быть консультантом японцев, готовивших роскошное издание о природе в Священном Писании.

Доктор Бруннер гневался, и гнев его омрачал жизнь сотрудников и зверей. Проходя мимо загона, уже не протирал он платочком латунной таблички с цитатой.
Так продолжалось до тех пор, пока не произошло нечто еще более ужасное. Как правило, доктор Бруннер пользовался некоторой вялой симпатией верующих. Однако когда в клетку был водворен уже третий по счету баран, по Иерусалиму расползся слух, что крупнейшие раввины не одобряют его начинания. Один из корифеев, пшемышльский ребе, когда поведали ему о Библейском зоосаде, сказал: «Готес бух иллюстрирт мит хайес?»*
Этот слух дошел до доктора Бруннера. К нему вернулся былой полемический задор, и он поделился с корреспондентом «Маарива» некоторыми соображениями относительно чванного невежества пшемышльского ребе и его убогого чувства юмора. Тогда несколько ешиботников намалевали на воротах зоосада поносные надписи. Доктор Бруннер отреагировал на это в радиопередаче: «На волнах эфира я заявляю...» Однако вспышка прежнего темперамента быстро угасла. Из комнаты доктора временами доносились сдавленные стенания, лицо его пожелтело, и среди недели он приветствовал Орена словами «доброй субботы».

В конце февраля в Иерусалиме разразилась страшная буря, вырывавшая с корнем деревья и сносившая крыши с домов. Во время бури баран, то ли от страха, то ли от замешательства, видимо, задел волка, и что тогда учинил Латро, трудно были понять из-за чрезмерного количества следов на тонком слое грязи. Может быть, баран был отброшен к жертвеннику и застрял между ним и заграждением, рядом с которым стояла в ту ночь тачка с грудой ржавого железа из разобранного оленьего загона.
Наутро тусклое солнце прорезалось сквозь низкие тучи. Баран безостановочно терся задом, боками и головой об пол. Латро выглядел ужасно. Голова его была в пятнах засохшей крови, а зимняя шуба покраснела от ран. Все его ранения оказались поверхностными. Барану же никакое лекарство уже помочь не могло.
Сперва Орен подумал, что какой-то зверь подкрался к клетке, но потом начал подозревать, что в нее входил человек. Причины ранения Латро было трудно установить. Волк был очень мрачен и агрессивен, но когда Орен вошел к нему в загон, немного успокоился, закрыл пасть, и даже его вздыбленная шерсть улеглась. Сердце Орена, однако, чуяло неладное – Латро выглядел понуро и казался совсем больным, почти умирающим. И на следующее утро его действительно нашли мертвым. «Бешенство», – значилось в отчете. Но в зоосаде сомневались, что к гибели «волка и ягненка» привела столь простая причина.

Когда об этом услышал доктор Бруннер, с ним случилась тяжелая депрессия с симптомами паралича. Он был госпитализирован, а затем переведен на двухнедельный отдых в гостиницу. Орен руководил зоосадом и ежедневно навещал своего директора. Издевательская статья какого-то юнца в газете «Гаарец» чрезвычайно потрясла доктора Бруннера, и он попросил в основанном им зоосаде, в своем детище, призванном увековечить его память, отпуск за свой счет. Орен помог перевезти доктора домой, и вечером уже сидел в его большой гостиной, рассматривая угрожающие экслибрисы директора Библейского зоосада: черный череп, окруженный надписью: «Проклятье на голову грабителя». Как изменился голос доктора за последние месяцы! Он всегда был громким и резковатым, но в нем присутствовала ясность и легкий налет юмора, свойственные уверенному и энергичному человеку, предпочитавшему животных людским ухищрениям. Теперь же голос его стал хриплым, каким-то грубым, бесцветным, его «ш» утратила свое былое довольство, пропала и взвешенная напористость, таившаяся в «р», – доктор лишился двух звуков, в которых он подражал пустынному волку Моше Даяну.
– Барух рассказал мне, что вы заявили, будто союзу между волком и ягненком не бывать, а если что и получится, так совсем по-другому. Жаль, Орен, что и вы присоединились к моим врагам. Гибель волка и ягнят – всего-навсего случайности, чистые случайности. Не мне вам напоминать, как подохли у нас все обезьяны, полученные из Индии, и это был ничуть не менее странный случай.
Люди выступают против самой идеи, против самого принципа Библейского зоосада, считают себя весьма просвещенными.
А что касается пшемышльского ребе, позвольте мне вам сообщить, Орен, что за простотой и благостностью, в которые он драпирует свои речи, скрывается невыносимо лицемерная личность. У меня есть письмо, присланное мне его правой рукой в день открытия «Видения пророка», письмо медоточивое и полное славословий. А юнец, написавший статью против моих теорий в газете «Гаарец», учится на степень бакалавра в Тель-Авивском университете, в то время как у меня имеются две докторские степени из не менее уважаемых университетов, ха-ха. Я тоже знаю, что такое «табло виван», а не «вивант», как он написал, я также знаю, что такое символ и что такое аллегория. И во всем этом нет ничего плебейского и мелкобуржуазного! Если что-то в этом и есть, то это напоминает салонные забавы, и поверьте мне, что в таких представлениях аллегория гораздо уместнее, чем в литературе. В литературе аллегория служит свидетельством изгнания – изгнания из этой страны, оторванности от земли и от мира. Почему же он издевается, этот молокосос, над самой идеей Библейского зоосада? Мы вернулись в страну Библии, которая из поколения в поколение была для нашего народа лишь собранием слов и понятий с комментариями талмудистов, РАШИ и Маймонида. Что за невежество, что за бестолковщина, что за безапелляционность! Я никогда не смирюсь с этим поверхностным враждебным отношением. Со мной поступают несправедливо, это вопиющая несправедливость...

Временным директором зоосада был назначен Маген Дрори, прошедший стажировку в Амстердаме. Он отказался от идеи «специальных экспонатов» и с изумлением воспринял предложение Орена построить голубятню в скале. Орен попросил отдать ему латунную табличку, и Дрори удовлетворил его просьбу.
С приходом нового директора судьба зоосада переменилась. Животные успокоились, а вместе с ними успокоились и сотрудники. Однажды, придя к доктору Бруннеру, Орен застал у него отца Ясны. Доктор выглядел получше, он снова начал пить кофе, курить, постепенно к нему вернулся аппетит. Только голос его изменился еще больше. Теперь он разговаривал тихо и с заметной неуверенностью. К изумлению Орена, Бруннер выразил какое-то невнятное сожаление. Отец Ясны, чем-то похожий на инквизитора, долго расспрашивал его, дабы удостовериться в искренности раскаяния. Этот иезуит, всегда считавший «Видение пророка» духовным китчем, наконец был удовлетворен.
– Possessus a demonae libertus est, – сказал он, выходя из дома доктора Бруннера.
– Это по латыни? А что это значит? – спросил Орен.
– Одержимый бесом освобожден, – перевел отец Ясны, так и не привыкший за все эти долгие тридцать лет и три года к невежеству израильтян.

Март был холодным и дождливым, резкий и жестокий иерусалимский ветер врывался в каждую прореху в одежде, в каждую щель в стене, в каждый зазор между стеклами и оконными рамами. Отсутствие доктора Бруннера как-то пришибло Орена. Он уже не мог перешучиваться с Барухом по поводу их деспотичного директора: «Владыка Багдада и Хорасана... богатырей великих укрощает и воителей устрашает... Гинд и Синд, Китай и Хаджаз, Йемен и Судан пред тобою преклонят колена!»

Возможно, холодные ветры остудили энтузиазм Калмана Орена. Большой нефтяной обогреватель Римоны теперь казался ему слабым источником тепла – было в нем что-то навязчивое, укоризненное, да и жар скудный, скупой. А возможно, что в решающие месяцы его объяснению не дал свершиться деспотизм доктора Бруннера... Ехиэль Бахор, официальный фотограф зоосада, автор цветных открыток и снимков торжественных церемоний, всегда оказывался в доме Римоны, когда туда приходил Калман Орен. Мальчик любил фотографа, складывавшего для него бумажных птиц и писавшего в тетрадке: «Йа умэю песать и четать, почиму фсе гаварят мне, што йа ниумэю четать и песать?» И это вызывало у мальчишки громогласный счастливый смех. Нет, не для него, оплакивал свою судьбу Орен, не для него улыбка Римоны, ее губки, слегка раскрытые с оттенком вызова, ее чудесные зубки, подобные белоснежным жемчужным... льдинкам в свете полярного утра.

В апреле Калман Орен повесил латунную табличку в узком коридорчике своей квартиры, между вешалкой и снимком двух его сыновей в возрасте девяти и десяти лет, наряженных морячками. Она скромно и печально поблескивала в предзакатные часы.

* Книга Божья, иллюстрированная животными? (идиш)

http://polutona.ru/index.php3?show=dvoe ... er=3&id=96
Аватара пользователя
Сан Саныч
Собеседник
 
Сообщений: 21722
Зарегистрирован: 12 дек 2009, 14:29
Откуда: Хайфа, Израиль
Пол: Мужской

Re: Книжная полка

Сообщение Lilah 12 фев 2010, 01:11

Нет, не для него...
Да... интересно...
Параллель такая или даже аллегория...
Даже если заставить арабов и евреев силой жить в одном помещении, они умрут.
Хоть и родственники, как написано в Библии.
Не ищи логики там, где другая цель (собственный афоризм)
Аватара пользователя
Lilah

 
Сообщений: 14313
Зарегистрирован: 12 дек 2009, 01:12
Откуда: Израиль, Хайфа
Пол: Женский
День рождения: 18


Вернуться в Книжная полка


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 1

cron