Эфраим Севела

Re: Книжная полка

Сообщение Сан Саныч 07 апр 2010, 21:37

Эфраим Севела

Эфраим Севела, хоть и пишет на русском языке, несомненно, один из наиболее ярких еврейских писателей XX века. Его проза в хорошем смысле слова «традиционна». Порой кажется, что ты читаешь майсы, записанные добротным русским языком.
Для тех, кто хочет посмеяться, эта проза напоминает многостраничные анекдоты, для тех, кто умеет думать, она сродни притче. Прочитав его рассказы, повести, не знаешь, смеяться или плакать, так же, как после рассказов, например, Шолом Алейхема. В этом-то и традиционность.
Что же, такова жизнь еврейского народа – смех сквозь слезы, острое словцо и доброта.

Он родился 8 марта 1928 в городе Бобруйске Могилёвской области БССР в офицерской семье и звали его тогда Ефим Евельевич Драбкин.
Семья успела эвакуироваться из Белоруссии в начале Великой Отечественной войны; однако во время бомбёжки он был сброшен взрывной волной с платформы поезда. Бродяжничал, в 1943 году стал «сыном полка» полка артиллерийского резерва Ставки Главного командования; с полком дошёл до Германии. Награжден медалью «За отвагу». После войны окончил школу и поступил в Белорусский государственный университет, после окончания которого писал сценарии к фильмам.

Был женат на падчерице Леонида Утесова Юлии Гольдштейн. В 1971 году участвовал в захвате приёмной председателя правительства СССР требуя разрешить евреям СССР репатриироваться в Израиль (хотя, по собственному признанию, ранее не был ни диссидентом, ни сионистом). После суда над группой был выслан в Израиль. В Израиле участвовал в войне Судного дня, был ранен.

В 1977 г. уехал в США. Часто переезжал с места на место. Жил и работал в Лондоне, Западном Берлине, Париже.

Писательскую карьеру начал в Париже (по пути в Израиль) после высылки в 1971 г., написав по настоянию барона Эдмона Ротшильда (правнука и тезки «отца еврейского ишува») книгу «Легенды Инвалидной улицы». Книга получила высокую оценку критики. В 1990 году вернулся в СССР и выпустил ряд успешных фильмов.

Сейчас живёт в Москве; женат на Зое Борисовне Осиповой, двое детей.

Он стал известным вдруг.
Лукас Лонго, американский писатель, в газете «The New Haven Register» объявил сразу после выхода из печати в 1973-году его первой книги «Легенды инвалидной улицы»: «Среди нас появился великолепный писатель. Эфраим Севела достиг вершин еврейской комедии. Мы имеем дело с подлинной комедией, в которой блистал Вильям Сароян в его лучших вещах».

Изображение

Сегодня Эфраим Севела - писатель, кинорежиссер и сценарист с мировым именем, автор 15 романов и повестей, выдержавших почти 280 изданий на различных иностранных языках, создатель 13 художественных фильмов, среди которых «Колыбельная», «Ноктюрн Шопена», «Попугай, говорящий на идиш», ставших классикой современной кинематографии.
Аватара пользователя
Сан Саныч
Собеседник
 
Сообщений: 21722
Зарегистрирован: 12 дек 2009, 14:29
Откуда: Хайфа, Израиль
Пол: Мужской

Re: Книжная полка

Сообщение Сан Саныч 07 апр 2010, 22:08

Эвраим Севела о себе

Я поздно пришел в литературу, но успел написать почти все, что задумал. Не хватило сил на роман «Танец рыжих». Чуда не случится - уже не молод и болен. А вот амплуа режиссера только примерил. Разбежался - и рухнул.

Осмысление творческой жизни, а, следовательно, и самой моей жизни, в фильме «Господи, кто я?» Заодно и обращение к читателю, зрителю: не придумывайте меня, я такой, какой есть. А слухов обо мне (было, теперь не знаю) предостаточно.
Таков уж удел человека не «усредненной» судьбы. А уж если он талантлив и удачлив...Но прежде, чем обрести право задаться вопросом «Господи, кто я?» и ответить на него, мне предстояло прожить нелегкую жизнь..

Я родился в небольшом белорусском городке Бобруйске и рос в обычной семье довоенных лет. Отец - кадровый офицер, коммунист, тренер по классической борьбе. Спортсменка и мама - в беге на дистанции с барьерами. Сильная, властная, была крута на руку, и мне частенько доставалось по заслугам.

До войны в Бобруйске на сто тысяч населения приходилось 65 тысяч евреев. И евреи, и неевреи - все говорили на мамэ-лошен и одинаково картавили.

Немцы и белорусские полицаи уничтожили свыше двадцати тысяч наших евреев. Сегодня в Бобруйске их по пальцам перечесть. Зато в своих странствиях я часто встречал земляков и их детей в Израиле, Америке, Германии.

... Война стремительно приближалась к Бобруйску. Мы с матерью и сестренкой (отец с первых минут на фронте) едва успели бежать. А ночью взрывная волна немецкой авиабомбы, разорвавшейся рядом с мчавшимся на Восток поездом, смахнула меня с открытой, с низкими бортами, товарной платформы под откос. И швырнула в самостоятельную жизнь - суровую, беспощадную.

Двенадцатилетний подросток из благополучной еврейской семьи, я впервые остался один. Без родителей. Без учителей. Без ничьего надзора... И, упрямый и своенравный, пошел дорогой, которую выбрал сам. Сбежал из детдома, из ремесленного училища, с завода, где рядом с такими же бездомными пацанами точил мины для фронта. Ушел в никуда из совхоза под Новосибирском, где таскал пудовые мешки с зерном и жил в многодетной семье вдовы фронтовика Полины Сергеевны, выходившей меня, когда полуживой от голода, болезней дополз и свалился у ее землянки.
Имя этой умной, суровой, заботливой женщины я сохранил в автобиографической повести «Все не как у людей».

Бродяжничал, исколесив на товарняках Урал, пол-Сибири, добывал хлеб насущный душещипательными песнями, которые пел в эшелонах солдатам, ехавшим на фронт, беженцам, возвращавшимися в родные места, в набитых до отказу вокзалах. У меня был звонкий мальчишеский дискант. Ночевал в товарных порожняках, на полу в вокзальном закутке, а в теплую пору и под случайным кустом. Бездомная, голодная, немытая жизнь влекла к себе свободой, неожиданными ситуациями, встречами с новыми людьми, миропознанием.
Так впервые я ощутил вкус одиноких скитаний, которые впоследствии станут стилем моей жизни.

Осенью 43-го на железнодорожной станции Глотовка меня подобрал командир направлявшейся на фронт бригады противотанковой артиллерии Резерва Главного командования полковник Евгений Павлович Крушельницкий.
Меня постригли, одели в подогнанное на ходу солдатское обмундирование, «укатали» на фронт. И я, «сын полка», прошел с бригадой весь ее боевой путь - через Белоруссию, Польшу, Германию - до Ной-Бранденбурга.

Полковник - ах, какой колоритный был мужик! - полюбил меня. Считал умным и образованным. Еще бы, я назубок знал все марки немецких, американских, английских самолетов и танков. Память была отличная. Он был одинок (немцы расстреляли жену и единственную дочь), хотел усыновить меня и отвести учиться в Московский университет. Не довелось. За две недели до окончания войны его смертельно ранило осколком шальной немецкой гранаты. Последние его слова: «... Сынок, а в университет пойдешь без меня...».
Полковник Крушельницкий и другие армейские сослуживцы стали прототипами персонажей моих книг о войне. В их числе - моя самая любимая «Моня Цацкес – знаменосец».

Судьба оказалась милостива. В Бобруйске, в уцелевшем родительском доме, меня, невредимого, да еще с медалью «За отвагу» на груди, встречали мама с сестренкой. А вскоре вернулся и отец. Он провел в немецком плену почти все 4 военных года и уцелел, успев переодеться в солдатскую форму, заручившись солдатский книжкой с татарской фамилией.

24 февраля 1971 года в стране, где страх сковал языки, в самом центре Москвы, напротив Кремля, сошлись в Приемной Президиума Верховного Совета СССР 24 человека, советских еврея, безоружные и ничем не защищенные, в отчаянной решимости бросить вызов Голиафу. Они поставили свои головы на кон, кинулись в бездну, чтобы дать пример другим, своими костьми пробить брешь в стене, отделявшей евреев СССР от остального мира, и выдвинув ультиматум - свободный выезд в Израиль, объявили сухую бессрочную голодовку.

В этом акте отчаяния, судьбоносном для советских евреев, участвовал и я, уже известный советский журналист, киносценарист и режиссер.

Тогда жил в Москве, был женат на падчерице Эдит Утесовой - Юлии Гендельштейн, у нас росла очаровательная дочка Машенька, любимица Леонида Осиповича.
Знаменитый артист любил и меня.
На экраны кинотеатров один за другим выходили художественные фильмы по моим сценариям. Шутка ли, 7 фильмов за 6 лет! И все же решил уехать. Я долго был «российским империалистом» и любил свою «империю».
Но с некоторых пор, при Брежневе, я почти откровенно перестал воспринимать советскую власть. Власть можно уважать, даже бояться. Но когда смеешься над ней, жить под ней невозможно. Понял: в такой обстановке пройдут мои самые энергичные годы, и я начну шамкать, как Брежнев.

Много времени спустя, уже вырвавшись из СССР, я мучительно докапывался до истинных причин, побудивших меня сломать хорошо налаженную жизнь во имя туманного и неясного будущего. И понял, что моими поступками двигало стремление начать новую, более нравственную жизнь. Для этого надо было окончательно порвать с советской властью и страной, которая задыхалась под ее безжалостной пятой.

Я никогда не занимался политикой, не был ни диссидентом, ни сионистом, но я принял участие в акции за свободный выезд евреев в Израиль. И случилось, можно сказать, историческое событие: наша акция закончилась победой. Правительство уступило - менялся мир, международная обстановка, внешнея политика СССР. Президиум Верховного Совета СССР принял Постановление «О создании Комиссии по выезду в Израиль из СССР граждан с лишением их советского подданства». А нам, участникам акции, предписывалось покинуть страну немедленно.

До конца своих дней буду помнить тот звездный час взлета человеческого духа и благодарить судьбу за то, что она привела меня к тем, кто не убоялся. Не скрою, я горжусь своим участием в первой открытой политической забастовке за всю историю советской власти, когда горстка людей в здравом уме и трезвом рассудке добровольно прыгнула в пасть чудовища во имя идей, ради блага многих.

В ОВИРе меня пригласили к начальнику антисионистского отдела КГБ СССР генерал-лейтенанту Георгию Минину. «Вот ваше личное дело, - он открыл пухлую канцелярскую папку. - Честно сказать, будь моя воля, никогда б вас не отпустил. У нас таких людей по пальцам перечесть. - Минин достал из папки пачку Благодарностей Верховного Главнокомандующего, они вручались офицерам и солдатам за участие в наступательных операциях минувшей войны. - Ну, как отпустить такого воина?! - воскликнул генерал и продолжал наставительно: - Очень скоро вы окажетесь на войне...»
«Вам видней, - смело отвечал «свободный человек», - это вы, в КГБ, планируете войны на Ближнем Востоке».
Генерал пропустил мою реплику мимо ушей: «Не посрамите чести своих боевых учителей!»

Но медаль «За отвагу», врученную мне «учителями», изъяли вместе с советским паспортом и значком об окончании университета.
Пройдет много лет, и я, вернувшись в Москву, выступлю на конференции по случаю организации Российского Еврейского Конгресса. Рассказав с трибуны о напутствии генерала Минина перед выдворением из СССР, и воспользовавшись присутствием в зале мэра Лужкова, обращусь к нему с просьбой: «Юрий Михайлович, если вы когда-нибудь увидите генерала Минина, передайте ему, пожалуйста: его наказ - не посрамить боевых учителей - выполнен с честью. На второй же день войны «Судного дня» я из советской «базуки», захваченной в бою с арабами, подбил два арабских советских танка «Т-54» и противотанковую пушку».

Зал взорвался смехом, И, кажется, громче всех смеялся Лужков.

Выдворенный из СССР, я мог обосноваться в любой европейской стране, в Америке, но стремился в Израиль.

По дороге в аэропорт Шереметьево висели трехметровые афиши с портретами Нади Румянцевой из «Крепкого орешка» и Ирины Скобцевой из «Аннушки» - моих фильмов. У Скобцевой на щеке слеза с кулак. На каждой афише черные полосы - мое имя вымарано. И дочка Маша сказала: «Папуля, Москва в трауре». А когда стюардесса объявила, что наш самолет пересек воздушную границу СССР, и я воскликнул «Вот мы и на свободе!», моя мудрая двенадцатилетняя дочь охладила меня: «Папа, ты забыл, мы в самолете Аэрофлота, он может повернуть назад».

С тремя сотнями долларов в кармане я с семьей объявился в Париже.
Между СССР и Израилем в те годы не было дипломатических отношений. В Тель-Авив летали с пересадкой в Париже.
Но дурака всегда бережет Бог. Куда бы ни попадал, за волосы вытаскивает, хотя я и безбожник. И потому, когда я прилетел в Париж, попал сразу же в объятия барона Эдмонда Ротшильда.

Встречали нас как папанинцев. Портреты в газетах, на обложках журналов, интервью на радио, ТВ! Ведь мы были первыми, кто прорвался.
С чего и началась легальная эмиграция из СССР.

Ротшильд поселил нашу семью в фешенебельной зоне города, приглашал в свою загородную резиденцию и часами жадно слушал мои истории. В общении нам помогала Маша. Закончив в Москве пять классов французской школы, она свободно, да еще с парижским акцентом, говорила по-французски.

Это он, барон Эдмонд, буквально силой засадил меня за перо. Так родилась моя первая книга «Легенды инвалидной улицы». Я написал ее за две недели, рассказал истории о городе своего детства и его обитателях.

Первой по просьбе Ротшильда рукопись прочитала Ида Шагал - дочь Марка Шагала. «Вы не знаете, что написали! - сказала она мне. - Вы последний еврейский классик на земле!». А сам Марк Шагал рукопись читал всю ночь и наутро вышел с красными глазами. «Молодой человек, - сказал он мне - я вам завидую: эта книга будет самым лучшим витамином для евреев, чтобы они не стыдились называться евреями.

Позже критик напишет: «Эфраим Севела, писатель небольшого народа, разговаривает со своим читателем с той требовательностью, суровостью и любовью, которые может позволить себе только писатель большого народа».

«Легенды Инвалидной улицы» в том же году издадут в Америке, затем в Англии, Германии, Японии, три года спустя - в Израиле на иврите и русском. Став бестселлером после публикации крупнейшим издательством США «Doubladay», «Легенды» принесут мне мировую известность и признание. Но лишь в начале 90-х книга наконец-то появится в России: произведения авторов, выдворенных из страны и лишенных ее гражданства, в СССР не печатали.

А барон Ротшильд, выслушав восторженный отзыв Иды Шагал, скажет: «Надо издавать. - И, обратясь ко мне, добавит: - А рукопись, пожалуйста, подарите мне, я положу ее в сейф и, надеюсь, когда-нибудь разбогатею».

Я прожил в Париже почти полгода. «Куда ты рвешься? Тебе надо хотя бы на год остаться в Париже, - уговаривал меня Ротшильд. - Я дам тебе в Версале замечательную квартиру (он тогда финансировал реставрацию дворцового комплекса). Оставайся!». Но я хотел своими глазами увидеть Эрец-Израэль.

Я так стремился на Землю обетованную, а прожил там всего шесть лет.
Что ж произошло? Возможно, в Израиле я искал Европу, а это - Восток.

Скажу иначе. Мы с Израилем друг друга не поняли. И не приняли. Хотите конкретнее?

Мне, например, не нравилось, что если в России я был евреем, то здесь считался русским. И там, и там меня не любили как чужака. Что мои дети, в жилах которых три четверти еврейской крови (бабушка со стороны их матери русская), не считаются евреями. «Не хочу жить в стране, где, когда я умру, меня, как собаку, похоронят за оградой кладбища», - заявила моя повзрослевшая дочь и уехала в Европу. А я - в Америку.

Я надеялся сделать значительно больше для своего народа. Но каждый раз натыкался на неодолимую стену. Так, например, произошло с попыткой организовать израильскую киностудию. Я собрал среди иммигрантов сотню профессиональных кинематографистов, но «свои» не уступили нам, чужакам, этого, на их взгляд, «хлебного» места.

Я родил в Израиле сына, рядовым солдатом участвовал в «Войне Судного дня». После войны «Сохнут» направил меня в Америку. За полгода объездил более трехсот городов и городишек, где жили евреи. На митингах, собраниях «долларовых доноров» рассказывал о народе Израиля, в одиночку победившем в войне и нуждавшемся в материальной помощи.
Собрал 500 миллионов долларов. Об этой поездке я рассказал в книге «Возраст Христа».

Парадокс: при всем неприятии Израиля, мне там хорошо работалось...
Написал книги: «Викинг», «Мраморные ступени», «Остановите самолет, я слезу», неодобрительно встреченную израильской прессой, «Моня Цацкес – знаменосец», «Мужской разговор в русской бане», «Почему нет рая на земле», киноповесть «Мама» и рассказы, вошедшие в сборник «Попугай, говорящий на идиш».
Видимо, солнце моей исторической родины, ее воздух, природа благотворно влияли на меня. И все же покинул этот творческий оазис. Наступил момент, когда понял: не уеду - иссякну. При активной помощи ханжей, которые принялись оговаривать меня за правду в моих книгах.

Избрав Нью-Йорк местом постоянного жительства - еще в 1975-м я получил гражданство США «по преимущественному праву» - поселился на Брайтон Бич. Жена отказалась переехать в Америку и осталась с детьми в Англии.

Семья, которой так дорожил, распалась. К тому же, мой плохой английский ограничивал общение с американцами. Брайтонский сленг (для несведующих: русско-английско-одесско-идишско-ивритский плюс матерный) был куда милее, понятней и ближе.

Для брайтонцев я был «наш писатель». Армянка Рима, хозяйка ресторана, где я постоянно обедал, говорила: «Когда вы уедете, повешу у вашего столика табличку: «Здесь сидел и жевал баранину наш писатель Эфраим Севела». А каких повстречал людей! Сколько узнал уникальных историй! И не написал о Брайтоне. Болезнь помешала.

Я подолгу не задерживался в Америке. Не обремененный никем и ничем, побывал в Швеции, Голландии, Италии, Сингапуре, Англии, Франции, Польше, Германии, Камбодже... Жил повсюду, где было интересно и хорошо.За 18 лет скитаний объехал полмира, черпая сюжеты для будущих книг, сценариев. И родились: киносценарии «Ласточкино гнездо» - о советских разведчиках в Англии; «Муж, как все мужья» - о жизни в Израиле; «Белый Мерседес» - о Мюнхенской олимпиаде 1972-года; «Сиамские кошечки» - о Таиланде, повесть «Продай твою мать» - о еврейских иммигрантах в Германии.

Порой неожиданно срывался с насиженного места, и оказывался на другом конце Земли.

Недавно прислали мой архив из Берлина. Я снимал там квартиру и, помнится, много писал. Куда-то сорвался, оставил всё, рассчитывая вернуться. И забыл. И вот теперь, прошло лет двадцать, хозяйка квартиры через своих друзей нашла меня и прислала мой архив. А в нем рукописи небольшой повести «Возраст Христа» и романа никогда не издававшегося по-русски «Последние судороги неумирающего племени». Обе книги вышли в начале 2007 года в издательстве «АСТ».

Мне легко пишется и на Брайтоне я даже прослыл лентяем. В хорошую погоду часами валялся на пляже. «Когда и чем он занимается?!» - возмущались брайтонцы. Но вот вышла книга «Тойота Королла», и они ахнули: «Когда же он сумел написать ее?»

В моих рукописях вы не найдете правок, вариантов, разве что небольшие вставки. У меня все складывается в голове. Могу просто диктовать, не поправляя потом ни слова. Сажусь и строчу.

Одна за другой издавались и переиздавались мои книги. Но этого мне было мало. Хотелось делать кино. А я умел это еще в Москве. Но за все годы иммиграции не снял ни одного фильма. Чужаку пробиться в Голливуд или на киностудию какой-либо европейской страны - и не мечтай.

Собрав деньги в США и Германии и, доложив 250 тысяч долларов, я приступил к постановке фильма «Колыбельная» - о трагедии европейского еврейства в годы Второй мировой. Снимал его в Польше, где до войны еврейское население было особенно многочисленным, а уцелели лишь немногие.
В «Колыбельной» почти нет профессиональных артистов. Обычные люди, подходящие по типажу. Порой, найденные случайно. Проезжая на машине мимо польской деревеньки, я увидел женщину с тяжелой сумкой.
Да это ж – «Мадонна Рафаэля»! И остановил машину.
Так же случайно нашли и обреченных на убиение «апостолов Петра и Павла». А еврейскую колыбельную с моего голоса спела знаменитая польская эстрадная певица Слава Пшебыльска. В детстве у нее были друзья-евреи, и она знала идиш.

Я впервые показал «Колыбельную» в Америке. И газета «Чикаго сан Таймс» назвала этот фильм самым сильным о Катастрофе европейского еврейства в годы Второй мировой войны.

В 1991 году я по приглашению Союза кинематографистов СССР впервые за 18 лет эмиграции прилетел в Москву. Кто-то из встречавших меня в Шереметьево спросил: «Ты к нам надолго?» Я неосторожно пошутил: «До полного обвала».
И... зазвучала по радио классическая музыка, а на телеэкранах затанцевали белые лебеди. И по улицам Москвы поползли танки Кантемировской дивизии. Россия встала на дыбы.

Я окунулся в кипучую жизнь. Она уже не шла мимо меня, как в странах, где жил в годы эмиграции. С восторгом наблюдал, как зарождается новая жизнь, с треском ломается старая. Мне восстановили российское гражданство, Лужков дал квартиру «Мы на эмиграции потеряли много голов, - сказал мэр, - и поэтому будем принимать с комфортом всех, кого зря в свое время с такой легкостью отпустили».

Я получил возможность делать кино. По собственным сценариям один за другим снял: «Попугай, говорящий на идиш», «Ноктюрн Шопена», «Благотворительный бал», «Ноев ковчег», «Господи, кто я?».
Телевидение устроило передачу, посвященную моему возвращению в Россию, и зрители впервые увидели фрагменты из фильма «Колыбельная». По предложению Госкино я проехал с этим фильмом, собирая переполненные залы, по всем крупным российским городам, побывал в Тбилиси, Одессе, Кишиневе, Вильнюсе, Риге, Минске.
Огромными тиражами издавались мои книги.

Наладилась и семейная жизнь. Я женился на прелестной женщине, талантливом архитекторе Зое Осиповой, ставшей моим верным другом, умным помощником.

Но кончилась эйфория начала девяностых. Паралич власти вывел на поверхность российской жизни тучи мошенников, обгладывающих усыхающее дерево экономики страны. Она и поныне проходит стадию начального капитализма, самого бесчеловечного и безжалостного, какого давно в мире нет. Провозглашенная в России демократия - без справедливого и сурового правопорядка - хаос, путь в бездну. Политические партии и группировки продолжают до хрипоты спорить о судьбах страны, а она, страна-то, корчится в удушливых объятиях криминального мира, празднующего пир на ее холодном теле.

А я? Знаю, читатель любит мои книги. Они по-прежнему печатаются большими тиражами. Издан шеститомник моих сочинений. А фильмы?..
Разве-что по военным праздникам покажут ранним утром по ТВ «Годен к нестроевой», который я снял по своему сценарию еще в 1968 году. О моих книгах, фильмах и сегодня пишут за границей. В Польше известный критик Анджей Янковски издал книгу «Проза Эфраима Севелы». А для российских СМИ я словно и не существую. Хоть выругали бы разок! В родной стране - чужой.

Быть может, причиной тому еврейская тематика моих произведений?

Не так давно, не дожив трех месяцев до ста лет, в Лос-Анджелесе умер мой отец. Порой думаю: а где успокоюсь я в этом мире, исхоженном мною вдоль и поперек?
Источник
Аватара пользователя
Сан Саныч
Собеседник
 
Сообщений: 21722
Зарегистрирован: 12 дек 2009, 14:29
Откуда: Хайфа, Израиль
Пол: Мужской

Re: Книжная полка

Сообщение Lilah 07 апр 2010, 23:10

24 февраля 1971 года в стране, где страх сковал языки, в самом центре Москвы, напротив Кремля, сошлись в Приемной Президиума Верховного Совета СССР 24 человека, советских еврея, безоружные и ничем не защищенные, в отчаянной решимости бросить вызов Голиафу. Они поставили свои головы на кон, кинулись в бездну, чтобы дать пример другим, своими костьми пробить брешь в стене, отделявшей евреев СССР от остального мира, и выдвинув ультиматум - свободный выезд в Израиль, объявили сухую бессрочную голодовку.
Да, были люди!
Не ищи логики там, где другая цель (собственный афоризм)
Аватара пользователя
Lilah

 
Сообщений: 14313
Зарегистрирован: 12 дек 2009, 01:12
Откуда: Израиль, Хайфа
Пол: Женский
День рождения: 18

Re: Книжная полка

Сообщение Сан Саныч 08 апр 2010, 07:03

Эфраим Севела

ИСТОРИЯ О НЕПРИЛИЧНОМ ЧЕЛОВЕКЕ И ЕГО КРОТКОЙ ЖЕНЕ,
РАССКАЗАННАЯ ЧЕЛОВЕКОМ, ИМЕНИ КОТОРОГО Я НЕ ЗНАЮ

- А теперь послушайте, что произошло у нас в местечке. Случай, как говорится, уникальный, и я бы сам не поверил, если б не живые свидетели, которые все это собственными глазами видели. Конечно, не евреи. Еврея в свидетели можно позвать только с того света.
Ну так вот, слушайте. И не перебивайте. А то я в одном месте рассказывал. И там был один доктор. Так он сказал, что такого не может быть и это чистая фантазия. Я не доктор и в медицине понимаю только то, что болит, и то, что не болит. Но нынешние доктора, поверьте мне, понимают еще меньше. Лишь то, что в книгах написано, а как в жизни бывает, они знать не хотят. Но Бог с ними. Пусть они лечат людей по книгам и на здоровье калечат их. Я знаю лишь одно: жизнь богаче фантазии. Поэтому не будьте, как тот доктор, и не перебивайте меня.

Значит, о чем это я вам хотел рассказать? Ах, да. Жил у нас в местечке один еврей. Ну, вы сразу скажете: открыл Америку. А кто еще живет в местечках, как не евреи. Это все верно. Но этот еврей был не совсем, как все евреи. Хотя по нынешним временам уже один Бог разберет, кто еврей, а кто не еврей.

Этого еврея звали Мойше. И был он кузнецом. Подковы ковал, гвозди делал, колеса обтягивал. Как все кузнецы. Какая еще работа в местечке? Ничего не скажу, кузнец был хороший, что называется, первый класс. Приведут к нему самого норовистого коня. Крестьянин, хозяин коня, сам его боится. Мойше как глянет на коня, как гаркнет на него - а глотку он имел луженую, и я вам потом объясню, почему, - конь стоит как вкопанный и, как ребенок, послушный, пока Мойше ему в копыта загоняет гвозди.
А почему у него глотка была луженая - тут секрета никакого.

Мойше ни разу не открывал кузню, не выпив полного граненого стакана водки. И за обедом такой же стакан. И без закуски. Только рукавом губы вытрет. Какой это еврей может себе такое позволить?
Я же говорю, он был не такой, как другие. И евреи его сторонились. Чистый гой. В синагогу его на веревке не затащишь. А было ему не много, не мало, а семьдесят лет, про нас будь сказано. Говорил он мало, но если откроет рот, не только нормальные люди, лошади шарахались. Надо вам сказать, что Мойше был солдатом в царской армии еще в русско-японскую войну. И там он научился говорить по-русски. Он так матерился, знал такие ругательства, что старики рассказывали, даже городовой рядом с ним был, как воспитанный ребенок из приличной семьи.

Я уже говорил, он был не как все евреи, и люди не по делу с ним даже не заговаривали. Черный, бородатый, мрачный, как туча, и углем, и водкой от него за версту разит. Жить с ним в одном доме - удовольствие очень маленькое. Даже за большую доплату редко кто бы согласился.

Но было одно существо, которое все это кротко сносило. Его жена Тойба. Голубь, я вам скажу, и в прямом, и в переносном смысле. Маленькая, тихая, добрая. Мухи не обидит. Ко всем ласковая. И всегда с улыбкой. Она с ним прожила всю свою жизнь. Вы можете себе представить? И нарожала семь сыновей, таких же бугаев, как Мойше. Но, правда, поумней его. Все семеро выросли и разлетелись по белу свету. Кто в Америку, кто в Россию, а один - в Бразилию.

В местечке в их доме висело семь портретов, и в доме было пусто и одиноко, как у нищего в кармане. И только когда Мойше перехватывал лишний стакан, там становилось шумно. Слышно было, как гремела о пол посуда, и люди поскорей пробегали мимо их окон, оплакивая в душе бедную, несчастную Тойбу. Одним словом, жуткий человек, только злейшему врагу можно такого мужа пожелать. И то если вы сами бессердечный человек.

И вы не поверите, эта женщина ни разу никому на него не жаловалась, не послала, Боже упаси, ни одного проклятия на его голову. Наоборот, самое лучшее, как о святом человеке, можно было от нее услышать.

Ну вот, где этот доктор, который меня перебивал? Пусть он мне объяснит по своим книгам, отчего это бывает и как это надо понимать.

Правда, Мойше свою Тойбу ни разу пальцем не тронул. Еще этого не доставало. Он же кулаком мог коня убить. И потом хоть что-то от еврея в нем должно было остаться.

Вот так они и жили. Люди боялись Мойше и жалели Тойбу, радуясь, что им хоть повезло с мужьями и можно жить без страха, и даже накричать на своего мужа. Наших жен, вы же знаете, хлебом не корми, а только дай возможность кричать на своего мужа. Иначе жизнь - не жизнь.
Бедные наши жены, пусть земля им будет пухом, уж что-что, а это они умели. И любили.

Тойба покорно сносила все, что Бог отпустил на ее долю, но сердце человеческое не камень. Всему есть предел. И в один прекрасный день ее разбил паралич.
Вы себе можете представить, без движения лежать в кровати, день за днем, целых три года, и ждать, чтоб тебе ложку ко рту поднес такой человек, как Мойше. Лучше сразу умереть, и дело с концом.

Но Бог судит по-своему. И Тойба лежала в пустом доме одна-одинешенька, смотрела на портреты сыновей и просила у Бога смерти. Мойше по целым дням стучал молотком в кузне и матерился на чем свет стоит. Поздно приходил домой, варил в печке какое-то варево, выпивал стакан водки и, не глядя на жену, а, как зверь, косясь в пол, начинал с ложечки кормить Тойбу. Знаете, лучше бы глаза не глядели на это кормление. Самое ласковое слово, которое он был в состоянии сказать жене, было слово "падла". Извините, но я рассказываю правду. И надо все начистоту. Что делать? Такой он был человек. Может, хотел бы что-нибудь получше сказать. Не выходило. Как говорится, на языке - одни жабы.
Бывало подкует коня, стукнет его по холке так, что зашатается, и скажет то ли коню, то ли сам себе:
- Ну, все! Пойду свою падлу кормить.
Врагам своим можно пожелать такого, с позволения сказать, кормильца.

Проходит год, проходит другой, а Тойба, как назло, не умирает. Мойше весь день стучит в кузне, а утром и вечером кормит ее с ложечки. Ругается на чем свет стоит, но сам белье стирает и даже моет свою старуху. Никто этого не видал, но женщины, заходившие к ним в дом, всегда заставали ее чистой и опрятно одетой. И дом был убран. На полу - ни соринки.

Вот тут-то и начинается самое главное. Война. Уже на второй день немцы подходили к нашему местечку. Евреи бросились бежать. Схватили детей в охапку, все, что нажили, все свои бебехи побросали и - дай Бог ноги. Подальше от немца.
Бегут мимо кузни, слышат: стучит там кузнец. Заглянули, кричат:
- Мойше, вы с ума сошли! Все убегают! Бросайте все! Немцы идут!
А он стучит, даже не смотрит.
- Мойше, вы слышите? Немцы! Бегите с нами! Здесь вас убьют!
Он положил молот и посмотрел на них:
- А на кого я свою падлу оставлю?
Понимаете? Не ушел. Остался. Из-за Тойбы. Другие, самые благочестивые, бросили своих больных стариков, которые пешком идти не могли, и сами ноги унесли. А Мойше остался. Пьяница, ничтожество, хулиган, бандит. Иного слова о нем в местечке никто сказать не мог. Он не ушел со всеми. Еще день-другой постучал в кузне, пока была работа. А потом заперся с Тойбой и не выходил. Сидел у ее кровати, кормил с ложечки и честил на чем свет стоит. Слово "падла" было самым ласковым.

Когда началась акция, полиция стала обшаривать все еврейские дома. Зашли к Мойше. Тойба лежит на кровати без движения и ласково, как на ребенка, смотрит на своего мрачного мужа. Велели ему подняться, он встал. Посмотрел на свою старуху, глазами прощается с ней. И она вдруг зашевелилась. Понимаете? Три года ни одного движения. И вдруг - на тебе! Села. Смотрит на мужа и на немцев. И улыбается.
- Постойте, - говорит, а у нее язык до этого три года как не ворочался. - Не забирайте его одного, я пойду с ним.
И встала. Как будто паралича и в помине не было. Подошла к мужу и улыбается. Взяла его под руку. Как было давным-давно в молодости. И они вместе пошли. И вместе, вот так, под руку, стояли у края могилы. И вместе упали в яму, когда стали стрелять.
А доктор говорит... О чем говорить?.. Что они, эти доктора, понимают в жизни?
Отсюда
Аватара пользователя
Сан Саныч
Собеседник
 
Сообщений: 21722
Зарегистрирован: 12 дек 2009, 14:29
Откуда: Хайфа, Израиль
Пол: Мужской

Re: Книжная полка

Сообщение Сан Саныч 10 апр 2010, 08:06

Эфраим Севела

ИСТОРИЯ О ТОМ, ЧТО СВЕТ НЕ БЕЗ ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ

- Я пришла к вам как к еврею.

Теперь на минуточку представьте себе мое состояние, когда я услышал такие слова. Только этого мне недоставало. Я держусь на одном волоске. Каждое утро жду, что меня уволят. Ведь я занимаю руководящий пост. Большой или маленький - это другое дело. Но руководящий. Заведующий артелью инвалидов. Вы же понимаете. Не производство, а одно горе. Зубные щетки из свиной щетины выпускаем. Работники - кто без глаза, кто без руки, кто без ноги. И почти все контуженые. Ты им слово, они тебе десять. Могут и костылем запустить. Много с ними наработаешь? Смех и грех. План каждый месяц увеличивают. И мы выполняем. Как выполняем? Сам не пойму. Выкручиваемся. Что еще остается? Если не выполним - меня выгонят. Мои же инвалиды за меня держатся. Я им жить даю, и они мне дают. А снимут меня - им хоть по миру идти. И мне тоже. Что я могу делать без правой руки? Только руководить. А где вы сейчас найдете еврея на руководящей работе?

Одним словом, сижу, как мышь, гоню план и стараюсь на глаза не попадаться. Сейчас мой нос не в моде. Так не надо его высовывать. И вот ко мне в кабинет заходит женщина. Литовка. И говорит эти слова, от которых мне сразу стало жарко:
- Я пришла к вам как к еврею.

Не еврейка ли она? Но нет, стопроцентная литовка, а еврейское выражение в глазах у нее потому, что она на минуточку попала в нашу шкуру. Я вам скажу, среди них попадаются очень хорошие люди, и вот она из таких. Слушайте, что она мне рассказала.

Жила она с мужем и детьми в маленьком местечке, где-то в Жемайтии. Я даже не помню, чем занимался ее муж. Кем-то работал. Простые люди. Еле на жизнь хватало. Но был свой дом, корова. Так и жили.

При немцах по их улице гнали колонну евреев на расстрел. Литовцы закрылись в своих домах. Кому приятно смотреть на это зрелище? А эта женщина забыла закрыть калитку. Когда колонна проходила мимо ее дома, какая-то еврейка толкнула в открытую калитку своих детей: мальчика и девочку. И даже не оглянувшись, пошла дальше вместе с колонной.

Евреи прошли. Литовка вышла во двор и видит обоих подкидышей. Сидят на корточках в траве и плачут. Смотрит на них литовка и понимает, какое несчастье свалилось на ее голову. За укрывательство евреев, известное дело, расстрел. Надо взять детей за руки и отвести к немцам. Она мне честно призналась: вначале хотела так сделать. Даже взяла их за руки. Но когда почувствовала в своих руках эти детские ручки, увидела, как доверчиво они ей их протянули, у нее сердце сжалось, сама ведь мать, и ничего не смогла сделать. Не понимая еще, что она делает, быстренько заперла калитку, чтоб чужие не увидели и не донесли, и повела детей в дом. Умыла, накормила. Детям строго-настрого приказала молчать и ни жива ни мертва ждет с работы мужа. Как ему все объяснить? Что он скажет? Теперь уже отдать немцам этих детей, после того как она их своими руками помыла и накормила, - дело совсем невозможное. А что, если муж не согласится? Ведь она страшную беду привела в дом. Из-за этих детей погибнут ее собственные дети.

Я думаю, что вот тогда в ее глазах появилось то самое выражение, какое можно встретить только у евреев.

Пришел муж с работы. Она дала ему поужинать. И, когда совсем стемнело, она со свечой в руке повела мужа к кладовке, отперла ее и осветила спящих на рогожке еврейских мальчика и девочку.
Муж все понял. Он долго смотрел. Не сказал ни слова. Запер кладовку. И пошел спать. И всю ночь ворочался, кряхтел. Но ни слова не сказал.

Несчастье свалилось на эту семью. Прокормить надо уже не двоих, а четверых детей. Муж стал работать даже по ночам. Она пошла к людям стирать белье. А главное - все время страх. Вдруг немцы пронюхают? Или соседи донесут? Ведь дети живые, нельзя их все время под замком держать. Да и свои - малые, могут нечаянно сболтнуть. Кошмар, а не жизнь.

И действительно, кто-то пронюхал. Пополз слушок. Местечко маленькое, каждый знает, что у соседа в горшке варится. Двое детей - не иголка в стоге сена. Одним словом, конец приближался.

И тогда они бежали из местечка. За бесценок продали дом и скрылись ночью. Забрались в другой конец Литвы, где никто их не знал. Купили какую-то развалюху. Опять стали жить, прятать свое горе - двух подброшенных им еврейских детей. И все до поры до времени, пока и здесь кто-то не догадался, кого они скрывают у себя.

Снова пришлось все бросить. Снова обживаться на новом месте. Как они дождались прихода Советской Армии - одному Богу известно. Но дождались. Выжили. И детей сохранили.
Ну, думали, кончились их несчастья. Они не ждали, что кто-нибудь им скажет спасибо. Просто сделали доброе дело. И теперь можно зажить спокойно.

Но не тут-то было. Люди они простые, в политике ничего не смыслят и поступили, как им сердце подсказало. Записали обоих детей евреями, вернули им настоящие имена и фамилии. Думали, а вдруг найдутся родственники, будут их разыскивать. Хотели как лучше, а вышло боком. И им, и детям.

И вот ходит бедная литовка, обивает пороги. По сей день мучается с подкидышами, как курица с утятами. Поэтому, говорит, и пришла ко мне как к еврею. Помогите устроить детей. С мальчиком как будто пока все уладилось. Его взяли в армию. А что делать с девочкой? Никуда не берут ее. Помогите устроить на работу. Вы же еврей. Вы должны понять.

Вот так она мне говорит, эта литовка, и смотрит на меня с тем самым выражением в глазах, какое я встречал только у евреев.
Аватара пользователя
Сан Саныч
Собеседник
 
Сообщений: 21722
Зарегистрирован: 12 дек 2009, 14:29
Откуда: Хайфа, Израиль
Пол: Мужской

Re: Книжная полка

Сообщение Сан Саныч 13 май 2010, 13:08

Эфраим Севела

ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК ЯША ТРИ НЕДЕЛИ ИСКАЛ ГОСПИТАЛЬ

- Послушайте меня, евреи. Пока нет клиента и Мирра не пришла, я вам расскажу историю, - вы будете смеяться и перестанете так скучно выглядеть.

Эти слова сказал парикмахер Яша, пряча ножницы и расческу в нагрудный карман белого халата с монограммой "Я".

Яша всегда улыбается. Улыбаются его толстые негритянские губы, улыбается широкий нос, улыбаются выпуклые, как у рака, глаза. Даже улыбается густая курчавая, вся в завитках, шевелюра.
У Яши нет ни одного своего зуба. Обе челюсти - из крупных металлических сверкающих зубов. Стоит ему разомкнуть свои толстые, словно надувные, губы, и нестерпимый блеск зубов озаряет его круглое скуластое лицо, как улыбкой. Поэтому вид у него всегда добродушный, что иные люди принимают за признак глуповатости. Но Яша далеко не глуп. Поверьте на слово.

Взять хотя бы его пиджак, который всегда висит на гвоздике возле зеркала, перед креслом, куда садится клиент. Другой человек повесил бы свой пиджак, как все люди, на вешалку в прихожей. А Яша держит его на рабочем месте, чтоб пиджак мозолил глаза клиенту. Вот именно, чтоб мозолил. Яша ой как не глуп.

У Яши на пиджаке висят три ордена и пять медалей. Висят себе и поблескивают. Кушать не просят. А клиент, даже самый отъявленный антисемит, скорее свой язык проглотит, чем неосторожным словом обидит Яшу. Да, парикмахер, да, еврей. Но ветеран войны, столько орденов и медалей. Кто его знает? Лицо-то добродушное, а на что способен - не угадаешь. Лучше не связываться.

И не связываются. Клиенты в кресле у Яши улыбаются, даже если он им полный рот мыльной пены натолкает. Улыбается Яша, улыбаются клиенты. А медали поблескивают.
Его напарник, старик Борухович, худющий, как скелет, с птичьей лысой головкой, сплюснутой по бокам и увенчанной на макушке, как у диковинной птицы, реденьким белым хохолком, откровенно презирает Яшу. И за то, что у Яши столько медалей, а у него - ни одной, и за то, что Яша всегда улыбается, а он, Борухович, как подобает серьезному мастеру, всегда хмур и неулыбчив, а главное, за то, что Яша - единственный из всех мужчин здесь, в парикмахерской, имеет семью: жену Мирру, которую Борухович тоже презирает, и детей.

Борухович презирает весь мир. Это у него началось после Освенцима, откуда его извлекли еле живым и где в больших кучах пепла после крематория остались его жена и дети. С тех пор он почему-то всех подозревает в неинтеллигентности и старается поменьше общаться. Бреет - молчит, стрижет - молчит, на любую шутку только плечами пожимает. А когда его спросят, отвечает, что привык иметь дело только с интеллигентными людьми. Но даже слово "интеллигентный" он произносит неграмотно, с непонятно откуда взятым акцентом: "интэллихентны".

Особенно презирает он Яшу за то, что ему иногда клиенты записывают благодарность в книгу жалоб и предложений, а Боруховичу - ни разу. Это при том, что Борухович - мастер первого класса, и еще до войны в Ковно к нему записывались в очередь, и в его парикмахерской стоял телефон.

- Посмотрите в окно: Мирра не идет? - спросил Яша. И когда все повернули головы к окну и убедились, что Мирра не идет, Яша начал свой рассказ.

- Тут, как я понимаю, нет ни одного человека, служившего в 16-й дивизии. Потому что иначе у него грудь была бы в медалях. Во-первых, остаться живым в 16-й дивизии и не иметь медалей - это исключено. Во-вторых, я бы такого человека знал лично. Я знал всех евреев в дивизии, а она состояла почти поголовно из одних евреев. А главное, у всех, я это уже заметил, кто был в 16-й дивизии, немножко нахальный вид. Это не потому, что он действительно нахал. А потому, что он остался жив и до сих пор этому не верит.
Сами понимаете, дивизию сделали такой не потому, что все литовские евреи хотели воевать. Все было значительно проще. Литовцы сами от немцев не бежали, удирали из Литвы одни евреи. И когда надо было делать литовскую дивизию, вот эту самую 16-ю, обшарили всю Россию и кроме литовских евреев почти никого не нашли.

Собрали нас на Волге, в Балахне. Никто не бывал в этом городе? Ну и не надо. Удовольствие маленькое. Единственное, что там было приличное - это бабы. Мирра не идет? Да, так вот бабы там были, как говорится, кровь с молоком. Но это могли оценить только офицеры. Нас же гоняли на учениях с утра до ночи, и мы приползали в казарму на карачках. Сами понимаете, что могло у нас быть на уме.

Одним словом, поехала дивизия на фронт. Командовать поставили русских офицеров, пару евреев и полтора литовца. Из Сибири. Они были такие же литовцы, как я. Даже хуже. По-литовски два слова знали. И такой акцент, что я по сравнению с ними был Кипрас Петраускас.

Официально во всех документах дивизия называлась 16-я литовская, а мы ее называли еврейская дивизия имени Литвы, и когда шли к фронту, все колонны пели только еврейские песни. Вместо строевых. Потому что еврейских строевых песен не было, а других песен мы не знали. В России как закон: идешь в строю - надо петь. Для подъема духа. То есть для поддержки штанов. Вот и пели.

Афн припечек брент а фаерл

Или
Вен дер рэбэ Эле-Мейлах
из геворн зэер фрейлах

Под наши песни легче танцевать, чем идти, и поэтому, когда навстречу попадались генералы, дружно подхватывали черт знает кем придуманную песню. Под нее было удобно идти в ногу. Я, кажется, еще не забыл слова:

Марш, марш, марш. Их гей ин бод.
Крац, мих ойс ди плэйцэ.
Нэйн, нэйн, нэйн. Их вил нит гейн.
А дайнк дир фар дер эйцэ.
Генералы не понимали слов и хвалили:
- Молодцы, литовцы! Славно поют!
Так мы пели, пока не попали под бомбежку. Можете себе представить. Земля и небо. Орловско-Курская дуга. Может, слыхали? Самое пекло. Сейчас даже в книгах пишут, что за всю войну таких боев не было. Короче говоря, от всей дивизии осталась еще хорошо если пятая часть. Потом в газетах писали про подвиги, про геройство. Возможно, со стороны виднее.
Но не об этом сейчас разговор. Нас отвели во второй эшелон на отдых и пополнение. Откуда взять пополнение в литовскую дивизию, если нет в России литовцев? И снова стали искать литовских евреев. И старых, и больных, и калек. В общем, прибыло такое пополнение, что, когда я увидел, сразу захотелось повеситься.

Я был командиром минометного расчета. И один из всего расчета остался жив. Вот мне и дали пополнение. Есть всякие евреи. Но мне дали отборных. Шлимазл на шлимазле. Не откуда-нибудь, а из Паневежиса.
- Из Паневежиса он хотел иметь интэллихентных людей, - через плечо, показав бритвой на Яшу, съязвил Борухович, который, казалось, не слушал его рассказ и подчеркнуто старательно брил своего клиента.

- Вот именно. Это надо было видеть. Несчастные сапожники, портные, парикмахеры. Не только мину, винтовку в руках никогда не держали. Сколько цорес я с ними имел! Как я их материл по-русски! Ничего не помогало. Они просто лишились рассудка. Мину держат кончиками пальцев, как дохлую мышь, суют ее в трубу не тем концом, что надо.
Ну, я понял, пришел мой конец. Если немцы до меня не добрались, то мое паневежское пополнение обязательно взорвет всю батарею, и я попаду на небо еще до первой команды: "Огонь!"

Но Бог был милостив. Не знаю как, но до выхода на передовую мы не взорвались, и кое-как я их расставил по своим номерам и жду, что будет, когда прикажут открывать огонь. Хорошего, конечно, ничего не жду. Лишь бы легкую смерть Бог послал.
К счастью, немцы нас опередили. Ударили из шестиствольных и накрыли мой расчет. Моих паневежцев никого даже не зацепило. Что-что, а зарываться в землю они научились. Единственный осколок попал в меня. В руку.

Знаете, когда ранит, сначала не больно, только кровь видишь. Когда я увидел, что кровь хлещет из руки, я так обрадовался, что чуть не заплакал от счастья.
Все! Я спасен! Мои паневежцы уже меня не взорвут. Я ранен, и по закону мое место в медсанбате.

Но надо знать порядки на фронте. Попробуй найти медсанбат во время боя, да еще когда немцы ведут артиллерийский обстрел.
Ищи ветра в поле. И я пошел искать медсанбат. Кровь хлещет, кругом снаряды и мины рвутся, а я улыбаюсь от счастья. Со стороны меня можно было принять за сумасшедшего. Но это если не знать, от кого я ушел, что чудом спасся от моих паневежцев.

Ищу здесь, ищу там - медсанбата нет. Хоть бы одного живого санитара встретил! Даже не пахнет. Прошел уже несколько километров, вижу - деревня. И там одни бабы.
Никто из вас не был в Орловской области? Посмотрите в окно. Мирра не идет? Я вам скажу, там такие бабы - сойти с ума. Они мне перевязали руку, накормили, как ребенка, уложили в кровать. Вы действительно не бывали в Орловской области? Тогда вы много потеряли.

Пожил я у этих баб, как барон, два или три дня. Какие то были дни! Мирра не идет? Что тут говорить! Но понимаю, пора кончать, надо искать медсанбат.
Пошел дальше. Где медсанбат? Какой медсанбат? Попал в другую деревню. Поверьте мне, таки очень жаль, что вы не были в Орловской области. Какие там бабы! Ой, мне кажется, Мирра идет! Нет? Ну, тогда еще можно поговорить.

В общем, и во второй деревне была не жизнь, а малина. Я там попал к одной - ну, это словами не объяснить, даже не заметил, как неделя пролетела.
Но медсанбат все-таки надо найти. Я пошел дальше. Смотрю: снова деревня. Послушайте меня, евреи. Если вы не бывали в Орловской области, так мне с вами не о чем разговаривать.

Когда я после третьей деревни все же нашел медсанбат, то от моего ранения уже следа не осталось. Все зажило, как на собаке. Вот этот шрам остался. С двух сторон. Ранение сквозное. Зубы мне выбило потом, в Восточной Пруссии.
Яша закатал рукава халата и показал волосатую кисть, на которой бугрился, как шов от электросварки, след ранения. Все евреи придвинулись, чтоб рассмотреть. Франя даже почему-то понюхала руку. Один Борухович не отошел от своего кресла и продолжал старательно брить клиента, хотя и скосил глаза поверх очков.

- В госпитале меня даже чуть дезертиром не посчитали, - рассмеялся Яша. - И в тот же день отправили на фронт. Куда бы вы думали? В родную литовскую дивизию. Я когда приехал, как раз прошли сильные бои и никого из знакомых в живых не застал. А от моего минометного расчета, от несчастных паневежцев, даже запаха не сохранилось. Снова надо ждать пополнение... Тут уж был смех, я вам скажу...

Но Яше не дали рассказать, какой был смех, потому что пришел клиент, евреи пропустили его без очереди, и Яша пошел к креслу и стал о ремень точить бритву, все еще улыбаясь и качая густой курчавой шевелюрой.
Аватара пользователя
Сан Саныч
Собеседник
 
Сообщений: 21722
Зарегистрирован: 12 дек 2009, 14:29
Откуда: Хайфа, Израиль
Пол: Мужской

Re: Книжная полка

Сообщение Сан Саныч 01 июл 2011, 21:06

ЭФРАИМ СЕВЕЛА
Молитва

В самый разгар войны с немцами Сталин дал приказ прочесать все уголки России и найти литовцев, чтоб создать национальную Литовскую дивизию. Как ни старались военкоматы, кроме литовских евреев, бежавших от Гитлера, ничего не смогли набрать. Пришлось довольствоваться этим материалом. Литовских евреев извлекали отовсюду: из Ташкента и Ашхабада, из Новосибирска и Читы, отрывали от причитающих жен и детей, гнали в товарных поездах к покрытой толстым льдом реке Волге.

Здесь, в грязном и нищем русском городке, до крыш заваленном снегом, их повели с вокзала в расположение дивизии штатской толпой, укутанной в разноцветное тряпье, в непривычных для этих мест фетровых шляпах и беретах.
Они шагали по середине улицы, как арестанты, и толпа глазела с тротуаров, принимая их за пойманных шпионов.
- Гля, братцы, фрицы! - дивился народ на тротуарах.

Впереди этой блеющей на непонятном языке колонны шел старшина Степан Качура и, не сбиваясь с ноги, терпеливо объяснял местному населению:
- То не фрицы, а евреи. Заграничные, с Литвы. Погуляли в Ташкенте? Годи! Самый раз кровь пролить за власть трудящихся.

Старшина Качура выстроил перед командиром полка новое пополнение. Евреи стояли на морозе, переминаясь в легкой изношенной обуви, одетые, как на карнавале, в шубы с лисьими дамскими воротниками, в плащи-дождевики и даже в крестьянские домотканые армяки. Шеи были замотаны шарфами всех цветов и размеров. Шарфы натянуты на носы и покрыты седым инеем от дыхания.

- Здравствуйте, товарищи бойцы! - гаркнул командир полка.

Вместо положенного громкого приветствия евреи простуженно закашляли, окутавшись облачками пара.

Старшина Качура, видя непорядок, уставился на начальство, готовый немедленно принять меры. Но командир полка движением руки отказался от его услуг:

- Новенькие. Не знают порядка. Научим! А сейчас... Строй, слушай мою команду! Кто парикмахер, - он с наслаждением помедлил, - три шага вперед!

Разноцветная, застывшая на морозе шеренга колыхнулась, выталкивая в разных концах замотанные фигурки. Примерно половина строя вышла вперед. Остальные топтались на прежнем месте.

Подполковник Штанько раскрыл рот, что означало высшую степень удивления.

- Столько парикмахеров? Га? А остальные кто?

- Остальные, товарищ подполковник, - взял под козырек старшина Качура,- по-нашему, по-русски, не понимают.

Когда евреев больше обычного тянет беседовать с Богом? В канун субботы, в пятницу вечером. Старший политрук отлично знал это, потому что происходил из религиозной семьи и вплоть до вступления в коммунистическую партию исправно посещал синагогу.
Именно поэтому в пятницу вечером во всех подразделениях проводились политбеседы, и агитаторы из штаба полка заводили нудный разговор о вреде религии - опиума для народа - как раз тогда, когда на небе загоралась первая звезда и во всем мире евреи зажигали субботние свечи.

Бывшего шамеса Шлэйме Гаха сам Бог избавил от такого кощунства. Не сидеть на такой беседе он не имел права, но зато он не слышал богохульных слов, потому что был глух. Он закрывал глаза, и ему становилось совсем хорошо. Можно было молиться в уме. Но Боже упаси шевелить при этом губами.
Да еще покачиваться всем телом. Политрук Кац поймал его однажды за этим
занятием, и рядовой Гах схлопотал пять нарядов вне очереди.

Минометная рота занимала высотку, глубоко окопавшись и построив прочные блиндажи. В тыл, к штабу полка, вел извилистый ход сообщения в человеческий рост, и по этому ходу в пятницу вечером, как раввин на субботнюю молитву, отправлялся на позицию старший политрук Кац, что доставляло жестокие страдания шамесу.
Не приносили особой радости эти визиты и другим евреям.

Командир роты лейтенант Брохес был коммунистом и не видел разницы между субботой и воскресеньем. И вообще ему было не до Бога, потому что у него обострилась довоенная язва желудка. Но человек он был мягкий и к своим подчиненным относился не по-казенному. Поэтому никто не удивился, когда в пятницу после обеда он сказал, как бы между прочим, что старшего политрука Каца вызвали в дивизию и, возможно, политбеседа нынче не состоится. У шамеса Гаха заблестели глаза. Удивительнее всего, что лейтенант Брохес говорил не так уж громко, а шамес расслышал каждое слово. Бывает.

Евреи оживились. Стали шептаться, таинственно оглядываясь. От одного к другому ходил, как маятник, шамес Гах, очень возбужденный, но разговаривал на удивление тихо. Хотя, как известно, глухие разговаривают слишком громко, чем и славился шамес до этого случая.

Одним словом, евреи собирали миньян - десять человек, необходимых для молитвы, и готовились всласть отвести душу в канун субботы.

На немецкой стороне было тихо. За весь вечер раздалось два-три выстрела, и все. В тылу, в штабе, тоже не заметно было особого движения. По всем признакам канун субботы обещал быть спокойным.

С приближением вечера шамес занервничал. Не собирался миньян. Девять евреев, не забывших, что пятница - это пятница, он нашел. Не хватало десятого. Без десятого все шло насмарку, и молитва срывалась.

Лейтенант Брохес спросил шамеса, чем он так озабочен, и когда тот объяснил, в чем дело, даже рассмеялся и сказал, что это все формальности и если им так уж нужен десятый, то он, лейтенант Брохес, может посидеть за компанию. Правда, если это не надолго. Потому что он роту не может оставить без присмотра. Шамес просиял и попросил командира роты явиться на молитву с покрытой головой. Можно в пилотке. Или в каске.

Близились летние сумерки, и весь миньян собрался в блиндаже, в касках и с личным оружием. На этом настоял лейтенант Брохес на случай огневого налета противника. На ящик из-под мин поставили две свечи: две латунных стреляных гильзы от снарядов 45-миллиметровой противотанковой пушки. В Гильзы налили керосин, сплющили концы, откуда торчали фитили из брезентового солдатского ремня. Такие светильники на фронте назывались "катюшами". В этот вечер "катюши" должны были послужить евреям субботними свечами.

- Где тут восток? - вдруг забеспокоился шамес. - Мы должны повернуться лицом к Иерусалиму.

- Хорошенькое дело, - сказал Моня Цацкес.- Из-под русского города Орла увидеть Иерусалим.

- Слушайте, евреи, нет таких крепостей, которых бы не могли взять большевики, - пошутил лейтенант Брохес, который был здесь единственным коммунистом.

Он снял с руки свой компас, положил на ящик, прищурился на мечущуюся стрелку и сказал:

- Вон там - юг, а Иерусалим к юго-западу от нас... Как раз там, где вход в блиндаж. Значит, можно стать лицом сюда, и вы не промахнетесь.

- Там - Иерусалим? - посмотрел в проем хода шамес Гах, и глаза его увлажнились. - Подумать только, там - Иерусалим...

Евреи стали в тесноте перестраиваться лицом к Иерусалиму, и со стороны можно было подумать, что они готовятся к выходу на боевое задание.

- Время! - зловеще шептал шамес Гах, хлопотавший возле свечей.- Кто следит за небом? Не упустите появление первой звезды.

Моня Цацкес не мог удержаться и не вставить свой совет:

- Только не перепутайте, чтоб не вышло греха: не примите сигнальную ракету за первую звезду.

Шамес неодобрительно посмотрел на него, и Моня заткнулся.

- Ну, есть звезда? - нетерпеливо спросил шамес.

- Звезды еще нет,- ответил голос снаружи,- но бежит к нам Иван Будрайтис.

- Что тут нужно этому тою Будрайтису? - возмутился шамес.

- Должно быть, ко мне,- сказал командир роты, - я его оставил у телефона.

- Ребята! - влетел в блиндаж скуластый Иван Будрайтис. - Кончай базар! Товарищ политрук Кац звонили, они идут к нам проводить политбеседу.
Иван Будрайтис выпалил это и сам был не рад - так он испортил всем настроение.

- Надо расходиться... - вздохнул лейтенант Брохес.- Может быть, в другой раз...

- И ничего нельзя придумать? - с тоской взглянул на него шамес.
Остальные евреи тоже выжидающе смотрели.

- А что я могу придумать?

- Я придумал, - сказал Моня Цацкес, и все головы как по команде повернулись к нему. - Старший политрук Кац - не самый храбрый человек в Литовской дивизии. Верно?

- Евреи нетерпеливо кивнули, а Иван Будрайтис сказал:

- Это уж точно.

- Значит, - продолжал Цацкес, - если немцы сейчас откроют сильный артиллерийско-минометный огонь, то старший политрук Кац, уверяю вас, и носа не высунет из своего укрытия при штабе полка.

- Хорошенькое дело! - всплеснул руками шамес. - Цацкес, вы, должно быть, родились недоношенным. Кто же это немцам передаст, что евреи просят их об одолжении: открыть огонь? Не вы ли?

- Могу и я, но только, рэбе, я приму на себя грех - поработаю в субботу, что еврейским законом возбраняется... Хотя стойте! У нас же есть шабес-гой! Иван Будрайтис. Для него это не грех. Ваня, ты можешь сделать одолжение своим однополчанам?

- Смотря какое... - осклабился Будрайтис.

- Пустяк. Возьмешь мину и опустишь ее в миномет. Немцам не понравится, что их потревожили перед ужином. И они ответят. Так, что чертям станет тошно. Тем более старшему политруку Кацу. Можете не волноваться - его здесь не будет.

Никто ничего не сказал. Все думали. И на лицах у всех появилась хитрая ухмылка.
Монина идея явно нравилась миньяну.

- Я - что?-сказал Иван Будрайтис.- Мне - раз плюнуть.

- Так за чем остановка? - нетерпеливо спросил шамес.

- А вот как товарищ командир роты скажут,- показал глазами на лейтенанта Брохеса Иван Будрайтис,- так и будет.

Теперь все смотрели на Брохеса.

- Добро, - сдался лейтенант.- Но не больше одного выстрела. Боеприпасов мало.

- Будет сделано! - козырнул Иван Будрайтис.- А вам, товарищи, счастливо помолиться.
И исчез в быстро сгущавшихся сумерках.

- Как там? - нервничал шамес. - Звезды еще нет?

Вместо ответа хлопнул минометный выстрел. И взрыв донесся с немецкой стороны. Это сработал шабес-гой Иван Будрайтис.

Немцы с минуту недоумевали, чего это русские их побеспокоили без видимой причины, затем грянули залпом из восьми минометов. Вслед ударила артиллерия.
Грохот прокатился по всей высотке. Взрывы распустили пыльные бутоны от вершины до подножия и дальше, в расположении штаба полка.

- Звезда! Звезда! - этот крик прорвался сквозь адский шум огневого налета.
Шамес трясущимися руками зажег спичкой обе "катюши", коптящее пламя колыхалось при каждом разрыве.
Шамес воздел руки над свечами, сощурил глаза, потому что сверху на него сыпался песок, и на древнем языке - лошен койдеш - провозгласил молитву, стараясь перекрыть грохот над головой.

- Барух ата адонай... элохейну мелех хаолам, ашер кидшану бемицвотав, ве цивану лэадлик нер шел шабат...

И весь миньян, за исключением лейтенанта Брохеса, вдохновенно подхватил, повторяя за шамесом начало субботней молитвы:

- Благословен Ты, Превечный, Боже наш, Царь вселенной, который освятил нас законами Своими и заповедал нам зажигать субботние свечи.

Сотрясалась земля. Трещали бревна перекрытия над головами. Со стен струился песок. Едкий дым из хода сообщения вползал в блиндаж. В девять глоток, при одном воздержавшемся, неистово молились евреи Богу на древнем языке своих предков в летний пятничный вечер 1943 года на русской равнине, отмеченной на военных картах как Орловско-Курская дуга.

- Барух ата адонай... элохейну мелех хаолам, ашер кидшану...
http://lib.ru/
Аватара пользователя
Сан Саныч
Собеседник
 
Сообщений: 21722
Зарегистрирован: 12 дек 2009, 14:29
Откуда: Хайфа, Израиль
Пол: Мужской

Re: Книжная полка

Сообщение Бульбаш 02 июл 2011, 15:23

Сан Саныч писал(а): Слушайте, евреи, нет таких крепостей, которых бы не могли взять большевики
Сан Саныч писал(а): А вам, товарищи, счастливо помолиться
ok :smeh:
Аватара пользователя
Бульбаш
Советник
Советник
 
Сообщений: 2215
Зарегистрирован: 12 дек 2009, 17:23
Откуда: Минск
Пол: Мужской


Вернуться в Книжная полка


Кто сейчас на конференции

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 1

cron